I

на очередном замахе одна рука вдруг замерла в воздухе и оказалась примотанной к шее. Более нелепой позы Бычекс не успел принять, уловив паузу, могучим боковым справа Клим свалил его. Вратарь тут же подхватил вражину и примотал вторую руку к первой, после чего напарники бросились выбивать дверь сарая.

Освобождённая Фреза вылетела оттуда злая, как рой потревоженных шершней, стремительно миновав спасителей и связанных, она залепила оплеуху Митрохе-младшему, на свою беду вылезшему из бурьяна. Видимо, при этом она вложила все эмоции, накопленные в плену! Оплеуха получилась знатной, невезучий Митроха опять улетел в гостеприимную крапиву и там затих.

Хана поймал себя на мысли, что улыбается, зажившие порезы вдруг зачесались,

он с удовольствием вспоминал, как потом, собравшись на своей площадке у реки,

они зализывали раны, делились впечатлениями от победы, пили пиво.

Подтянулись городские с Рукопашником, со своими гитаристами и девчонками присоседился Шурка-Углан. Получилась добрая молодёжная тусовка почти на сотню человек.

Практичные сельские, разведя несколько костров, пекли картошку, благо местные откуда-то притаранили пару мешков, на квадроцикле с прицепом привезли с хлебозавода десятка три буханок и свежеиспечённых духмяных караваев, нашлась и соль.

Хана с Пыхало с перевязанными заботливыми девчонками руками нежились у костра

в теплых его отблесках, пили пиво, слушали песни, ели, как и все, печёную картошку, чумазые от золы, но довольные на тот момент жизнью. Дуче, опустошённый от пережитых волнений, сидел на стволе дерева с бутылкой пива и тоже пел, Лафет с Фрезой куда-то исчезли, конечно, им многое надо было сказать друг другу. Остальные Буловцы были тут, рядом с вожаком, дружно отдыхали всей командой. Утром на гостеприимной площадке начались прощания, всё прошло по-доброму, цивилизованно.

Это было для Ханы, пожалуй, единственным приятным воспоминанием, он помнил искреннее уважение к нему, исходившее от всех парней и девчонок на площадке! Больше не было таких хороших моментов в его жизни, к сожалению. А симпатичная медсестричка, которая обрабатывала его порезы? Он даже осмелился её за талию обнять, и ничего, только улыбнулась, ещё потом вволю нацеловались. Жаль, после с ней не встречался, хотя и телефонами обменялись, и как зовут её, помнит.

Хана улыбался. Он с удовольствием окунулся с головой в эти воспоминания, они на короткое время принесли ему приятное забытье, оградили от настоящего!

Очнувшись, он опять почувствовал боль, ту душевную, от которой сбежал,

но не добежал видно, до грани, за которой та боль заканчивается.

Казалось ему, стоявшие напротив него на белой стороне бывшие товарищи смотрят

на него скорее с сочувствием, нежели с укором. Его замутило, стало трудно дышать, опять ворохнулся в груди саблезубый якорёк, корёжа душу и кровоточа. Он стоял сомнамбулой, едва соображая. Надо что-то делать, он уже не хотел биться с людьми по ту сторону невидимой стены и не хотел находиться в одних рядах с подкованными, кабанообазными, и прочими подобными субъектами.

Издалека послышались гортанные команды, заскрежетали и залязгали доспехами и оружием тёмные бойцы, готовясь к сече, драконы и завры стали раздуваться, накапливая

в себе свирепость…

Это было чудовищно нелепо, но Хана издалека услыхал женский голос, голос был негромкий, но отчётливый, и он кого-то звал.

Вдоль невидимого барьера со стороны светлых шла женщина, бесстрашно глядя

на беспощадное воинство Чёрной Эф, на этот океан чёрных шлемов, копий и мечей.

Не пугали её ни ящеры, ни ужасные пиявозмеи, ни драконьи языки пламени, вырывавшиеся в её сторону.

Со светлой стороны на неё смотрели, но никто не пытался окликнуть или объяснить

бабе-дуре, где она находится! Все смотрели и молчали, как бы признавая её право на это хождение по полю, где вот-вот разразится битва, где полягут тысячи и тысячи воев, и когда она кончится, неизвестно.

Тем временем зовущая приблизилась настолько, что Хана разобрал её слова, не сразу,

но понял, кого она зовёт. Наконец, скинув с себя оцепенение, он снял шлем и уже явственно услыхал своё имя. Вскоре женщина поравнялась с ним, увидела его и остановилась. Ну, конечно! Только у него ненормальные родственники гуляют по полям сражений, да не после этих самых сражений, а до начала их. Елена Олеговна собственной личностью явились. Родственница, надо отметить, выглядела не очень – волосы распущены, с плеч свисает какое-то рубище, ноги босые, в глазах слёзы и тоска вселенская. Она безбоязненно приложила ладони к невидимой границе, разделяющей свет и тьму, позвала.

– Герман Валерьянович, подойди, пожалуйста! Наконец-то я тебя нашла, Герман!

При звуке её голоса он вздрогнул, такие же просящие нотки отчаяния звучали, когда она просила за сына своего Антоху. Тот, стоя неподалёку, тоже слышал зов матери, но только низко опустил голову и не стронулся с места.