Homo scriptor. Сборник статей и материалов в честь 70-летия М. Эпштейна

Он любит и скрежет стального резца,
Дробящего глыбистый мрамор для статуй,
И девственный холод зари розоватой,
И нежный овал молодого лица, —
Когда на холсте под ударами кисти
Ложатся они и светлей, и лучистей[242].

Одним из первых образ скользящего по бревну рубанка соотнес с поэтическим трудом, мастерством и любовью «аргонавт» Андрей Белый в стихотворении «Работа», посвященном П. И. Астрову (1904):

От зари до поздних рос
Труд мой легок и налажен.
Вот согнулся я, и тес
Под рубанком срезан, сглажен.

Вдоль бревна скользит рубанок,
Завивая стружки.
Там в окне я из‐за банок
Вижу взгляд подружки.

<…>
Растяжелым утюгом
Обжигаешься и гладишь.
Жарким, летним вечерком
Песенку наладишь: —

Подхвачу… Так четко бьет
Молоток мой по стамеске:
То взлетит, то упадет,
Проблистав в вечернем блеске[243].

Рубанок, стругающий прошлое, как вьюга сугробы, изображен Белым в «Кубке метелей» (1907)[244]. Наконец, именно Белый вводит в русскую литературу символический образ столяра-демиурга, творящего новый мир из древесного материала. В романе «Серебряный голубь» (1911) основатель секты «голубей» столяр Митрий Миронович Кудеяров руководит строительством корабля Вознесения (мистическая трансформация аргонавтской и петровской тем): «Работает Митрий Мироныч: то приложит долото к дереву и бьет его молотком, взлетающим над головой в солнца блеск, то костлявой ухватится он рукой за пилу и перепиливает потом, задыхаясь от поту, бревна обрубок – но все-то у столяра выходит очень даже достойно, со смыслом». Вместе с работниками, «в поте лица строгающими новую жизнь», демонический столяр заводит строгую песнь, и герою романа Дарьяльскому начинает казаться, что в мастерской уже происходит сошествие Святого Духа: «…вот кусок дерева, положенный на стол, подпрыгнул, движимый Духом, и покатился в стружки <…> вот световое пятно, лежащее на груди столяра, двумя светлыми крыльями срывается со столяра и, розовея, летит к Дарьяльскому на грудь: багровое освещает ему бревна обрубок своим багровым огнем <…> усталое солнце истекает последним огнем: рубанки, фуганки, сверла Митрий сложил, свесил над ними тонкое мочало бороды, задумчиво оперся на пилу, и потом тихонько поплелся из избы обшлепанными лаптями»[245].

Как показал О. А. Лекманов[246], образ столяра-мистика из романа Белого преломляется в известном стихотворении участника первого «Цеха поэтов» Владимира Нарбута «Столяр» (1912):

Визжит пила уверенно и резко,
Пшеницей лезут-лезут завитки.
И колупает желобком стамезка
Хрипящий ствол и хрупкие суки.
Плешивый и приземистый апостол,
Согнулся над работою столяр:
Из клена и сосны почти-что создал
Для ветхого евангелья футляр.
Размашистою кистью из кастрюли,
Рука ворует тепловатый клей,
И – половинки переплет сомкнули
С колосьями не из родных полей.
Теперь впаять бы по кайме застежки,
Подернуть лаком бы, да, жалко, нет!..
В засиженные мухами окошки
Проваливается столбами свет.
Как-будто день чрез голубое сито
Просеивает легкую муку, —
И ею стол и лысина покрыты,
И на стволе она, и на суку.
Пустынножительствующая манна!
Не перхотью запорошило труд,
Но, посмотри, как тут благоуханно,
Какие злаки львиные цветут!
Смотри, серьезный день, и на колосья,
Что вырастить в поту рука могла,
Смотри и молви: «Их пучок разросся
Маслиной Ааронова жезла!»[247]

К «Столяру» Нарбута, по мнению Лекманова, восходит и известное сравнение искусства со столярным мастерством, принадлежащее другому члену «Цеха поэтов», Осипу Мандельшатаму: «Он учит: красота – не прихоть полубога, / А хищный глазомер простого столяра»[248] («Адмиратейство», 1913).