Homo scriptor. Сборник статей и материалов в честь 70-летия М. Эпштейна

Это страх одиночества не.
Это песенка нежности о.
Нам бежать по своей тишине
окончания августа до.
<…>
К полке книжной шагнуть или от?
Там в батырской обложке Батай,
да бесплодно грустит Элиот,
что опять на земле – урожай.
<…>
Же любил я тебя оттого,
что ни разу не знал, почему.
И отдал я тебя нелегко,
но теперь не припомню, кому.

Частицы же, меняя свое обычное положение на постпозитивное (одиночества не) или препозитивное (же любил) и также попадая в сильную позицию на границу ряда, влияют на субъективно-модальные и коммуникативные свойства текста, акцентируют утверждение и особенно отрицание; ср. у Б. Шифрина:

и это все
и это все
я понимаю не;

и у В. Кальпиди:

Мир требует моей любви и страшной благодарности,
а я не выучил любовь и благодарен не!

Предлоги, как и другие части речи, подвержены конверсии – чаще всего субстантивации, как у О. Пащенко:

им надлежит: нащупать выключатель
на яркий день взглянуть с-над горизонта
на жаркий под нацелить хладный между
и все испортить меркнущей рукой

Приобретая значение имени и обрастая определениями, они таким образом из служебной части речи превращаются в самостоятельную, выражающую абсолютные отношения между сущностями.

Предлоги даже становятся полнозначными элементами, на основе которых образуются образы сравнения, включая их звуковую составляющую, как, например, у Л. Аронзона:

Как предлоги сквозь и через
лед извилистых ручьев,
зимний воздух у деревьев
на синюшность обречен.

Заключение

Обнаруженные нами продуктивность и парадигматичность проанализированных выше новообразований и грамматических явлений позволяют утверждать, что модели их порождения потенциально заложены в языке, это дает возможность каждому из них реализовывать себя в индивидуально-авторских формах. Следует также отметить особенности восприятия этих форм читателем. Как пишет Т. В. Устинова, «языковые девиации субъективно воспринимаются читателем как обладающие разной степенью нестандартности/девиантности и располагаются в диапазоне от „совершенно не интерпретируемых“ авторских новообразований, вызывающих коммуникативный шок, до „не вызывающих трудностей интерпретации“ мотивированных отклонений, потенциально развивающих возможности, заложенные языковой системой»[543]. Можно сказать, что чем выше креативный потенциал нестандартной языковой формы, тем она менее окказиональна. Это означает, что рефлексивные векторы языковой личности поэта и рефлексивные векторы языковой личности читателя относительно этой формы однонаправленны и вместе работают на расширение эстетических возможностей языка. Задача же лингвиста как читателя-исследователя, считает М. Н. Эпштейн, – «не только изучать художественную словесность, но и вносить ее творческий потенциал в общенародный язык, находить те лексические и грамматические формы, которые оживлены гением поэта и могут, в свою очередь, заново пробуждать гений языка»[544]. Наше исследование подтверждает, что языковая креативность является особой категорией лингвистической поэтики как области изучения тех индивидуально-авторских преобразований в области художественной речи, которые служат основой обновления и расширения самой системы поэтического языка.

Теория культуры

ГРАНИ ВОЗМОЖНОСТНОГО [545]

Дмитрий Леонтьев

Из всех живых существ только человеку дано видеть разницу между тем, что есть, и тем, что могло бы быть.

Уильям Хэзлитт

В отличие от предыдущих поколений, которые жили в однозначном, определенном мире с понятными им законами, населенном людьми, обладавшими вполне однозначными свойствами, современный человек живет в мире, про который нельзя судить на основании опыта, полученного от предыдущих поколений. И мир, и сам человек оказываются не предопределены в своих свойствах, их проявления не выводимы из того, что им имманентно присуще. Писатель и публицист Дмитрий Быков называет этот мировоззренческий сдвиг «конец имманентности».