Homo scriptor. Сборник статей и материалов в честь 70-летия М. Эпштейна

Станислав Львовский писал о прозаической книге Барсковой «Живые картины» (2014): «Эта книга фиксирует – нет, не фиксирует, свидетельствует – трансформацию идентичности. Она – о появлении нового, другого человека (и автора). Но не только о: в каком-то смысле она и есть эта трансформация, одновременно ее (свой собственный) объект, субъект и инструмент»[451]. Для постромантизма как течения крайне важна именно эта интенция – трансформировать собственную субъектность, сформировать новое «я» путем постижения и вживания в неблизкие исторические и культурные идентичности, в опыты Другого, которые оказываются не менее важными, чем собственный неотчуждаемый опыт. Опыты, которые часто глубоко травматичны.

Особое концептуальное значение, придаваемое стилизации, объясняет, почему многие постромантические поэты сопровождают их автокомментариями, как, например, Мария Степанова в цикле «Spolia» (2015):

пусть сама она выйдет и что-нибудь скажет
(а мы послушаем тебя)

она не выходит
это у нее не выходит

говорение от сердца
(чайковской! я скрывать не стану)
у нее неискренне выходит
и даже кажется, что это говоренье
чего-нибудь повторенье
это она все что-нибудь стилизует
наряжает мертвое как живое
__

где неповторимая интонация,
трепетное дыханье,
узнаваемая с трех нот
уникальная авторская манера?
(труды не поэта, но инженера)

(не лирика, а механика
показатели не барышни, а механика)

и все время какие-то проекты,
словно быстрый холод вдохновенья
на челе у ней власы не подымал

– ладно, я пригов —
скажу, от вас упрыгав[452]

Суммируя типичные обвинения не только против своей поэзии, но и против всего постромантического направления: у нее неискренне выходит, это она все что-нибудь стилизует, наряжает мертвое как живое, где неповторимая интонация… уникальная авторская манера? – и иронически связывая свою стилизацию с наследием концептуализма: ладно, я пригов, – Степанова не пытается «защититься» или «оправдаться». Напротив, в последующих стихах цикла она демонстрирует исключительно широкий спектр возможностей, связанных со стилизацией. На одном краю этого спектра читатель найдет вполне концептуалистский монтаж поп-цитат, в основном отсылающих к советской культуре:

и с неба звездочка упала,
и лишь бы не было войны,
и на площадке танцевальной
музыка с утра

май, май, тройцын день
и танцплощадка, плащ-палатка, духовые,
вот наша песня
живы мы и все живые
а если мы мертвы – завидный гроб

(а так цитаты она любит оттого,
что без любви она не может)[453]

А на другом краю – лишь слегка подкрашенные иронией пластичные и убедительные метаморфозы авторского голоса, вбирающего интонации и способ мышления, свойственные Мандельштаму и Ходасевичу 1920‐х годов, и таким образом воссоздающего звучание русского неоклассического модернизма:

Когда вместо нежных каракул,
Где буря и мельничный шум,
Ты видишь, что умер гомункул
И ручки прижаты к ушам,
А справа и слева арапы
Все туже сдвигают стежки —
Ты встанешь в преддверии РАППа
И вовсе забудешь стишки.

Густая советская роза
Муштрует упрямый дичок,
А он до последнего раза
Все глубже в кусты и молчок.
И тех-то без лепета мочишь,
И этих без опыта чтишь,
Но если вглядеться захочешь,
То близится еж, а не чиж[454].