Homo scriptor. Сборник статей и материалов в честь 70-летия М. Эпштейна

В философской религии буддизма как таковой Драгомощенко привлекали «не столько рассуждения <…> буддизма, сколько практика „репрезентации“ реальности и себя через не себя». Среди прочего Аркадий ценил доступные ему переводы корейского буддистского поэта XII века Чона Роана и всю его замысловатую школу. Специальные практики созерцания пустоты шуньятта, «отсутствие» – особого рода «пустота», которую Драгомощенко сравнивает с «подобием линзы с плавающим фокусом, в которой предстают наиболее выпуклыми в смешивании/сдвиге все немыслимые „планы бытия“»[370]. В согласии с его представлением, это была своеобразная онтологическая оптика изменения изменения. На первый план здесь опять-таки выходит эргодичность, то есть умение «видеть в этом все одновременно», но при этом «не смешивая в смешении»[371].

Приведем рассуждения Драгомощенко: «Допустим, нет черного, белого. Есть черный и белый, но нет серого, как добавочного или промежуточного. Черный и белый существуют одновременно и параллельно. Найти на картинке, где затаился Малевич»[372]. Во время своей непродолжительной жизни в Сан-Франциско в конце 1980‐х Аркадий сблизился с Норманом Фишером – поэтом и ученым, обращенным еврейским буддистом, настоятелем дзэнского храма в Грин-Галче.

Аркадий пишет: как-то раз, «прогуливаясь с Норманом по жаркой эвкалиптовой роще, мы забрели в зал для медитаций. До этого он позволил не сильно ударить в главный гонг, чем я с удовольствием воспользовался. В зале было пусто, бело и прохладно. Оказалось, что настал час обеда (мой ли удар в гонг возвестил его?), и приехавшие обучаться искусству медитации (кто на день, кто на месяц, кто на год) собрались в столовой»[373]. Интересно, что еда оказалась в тот раз пересоленной, но даже этот факт можно было попытаться обратить в некий коан, то есть в определенного рода инструмент достижения и притяжения просветления и просвещения.

Буддистские вкрапления, аллюзии и подтексты в самом широком плане присутствуют у Драгомощенко в слишком большом количестве текстов, чтобы мы могли их все здесь поименовать. Особенно много их, как кажется, в книге «Фосфор». Драгомощенко отмечает: «…постоянство и изменение – проекции одного и того же, что в написании принимает форму „развития“ – постоянство неуследимого изменения или же: изменения в пределах воображаемого постоянства»[374].

Изъяны, формирующие скульптурное изображение космоса. В Китае одно время содержится в буддийских мельницах («круговое письмо» – за правило принято равенство между одним поворотом и произнесением тысячу раз), другое странствует по капиллярам мерцающих гласных. Как пишет Драгомощенко, «в дом иероглифа осенью путь направляет пчела. Строению света не прояснить, что собою являет в нем тьма. <…> Частицы, зараженные противным зарядом, преобразующим наблюдателя в процессе распада. Уподобление наблюдаемому? Сможет ли пройти головная боль, если смотреть часами на небо? Я говорю: соучастие, честность, природа. Возмездие или же избавление? Лай всех собак. Природа Будды»[375]. Природа Будды, таким образом, оказывается особым образом связана с иероглифичностью знака как такового.

У Драгомощенко есть немалое количество строк, которые как бы уже чисто формально отсылают к буддистской тематике и проблематике. Укажем лишь самые краткие и очевидные:

Я увозил тебя в золотой колеснице,
запряженной в сорок тысяч алмазных слонов.
На берегах Сарасвати в сумерках дым повисает костров[376].

В тексте «Местность как усилие» Аркадий говорит:

Поэзия – разорительна. Если она не такова, если она не раздор, не агон, она никогда не приблизится к пределу опыта, где она сама становится невозможной и в таковой невозможности обретает несхватываемую длительность «теперь», оптику пристальности, то есть собственного присутствия в себе, где в какой-то мере утрачиваются смыслы различного рода сцен – теологической ли, онтологической или исторической.

Даосский подход – разделение слов и имен. Действие одновременно простого и сложного процесса сокрытия и открытия. Буддистский термин шен-чао-тонг-ши, «сияние в затмении», присутствие как пустота[377].