Homo Navicus, человек флота

— А она протягивает ко мне морщинистые костлявые руки и говорит беззубым шепелявым ртом, замогильным голосом: «Эчо я — Мася, товохой!». Я сначала переспросил, а потом до меня дошло: «Это я — Маша, дорогой!» А в комнате жарко так. И тут мне вспомнилась почему-то и Баба-Яга, и печка ее натопленная…

В общем, схватил я одежду в охапку, снес по дороге бабушку плечом, и бежал, бежал, бежал… Даже как оделся по дороге — не помню.

Он посмотрел на нас, корчившихся от смеха под одеялами и хрюкающими в подушки, и ботинки опять полетели нам в головы.

Уже совсем рассвело, пора было выдвигаться в Дом Офицеров, на конференцию. Одна кровать пустовала. Отсутствовал Витя Графов. Он появился, но с рассеченной губой, двумя налитыми шишками на лбу, напоминающими рожки, настолько симметрично они расположились, и фингалом под глазом. Вид был настолько плох, что любой маломальский начальник, проникнувшись отеческим долгом, хлестал бы его розгами до тех пор, пока бы рука не устала, а потом перевел его в ОВРу или стройбат. Причем, в тот же день.

Витя был хмур и расстроен, а глянув на себя в зеркало, махнул рукой и произнес:

— Все, пи…дец карьере!

На вопрос, что случилось, он коротко ответил: — «Ночной орел», — и мы больше не расспрашивали, а только сочувственно кивали. Нет наказания хуже для ходоков по чужим женам, застигнутых этими мужьями в положении «In fragrante». (Если муж с друзьями — это совсем плохо, от одиночки и отбиться можно, и убежать. Вите не повезло, муж соседей позвал). Тужурку несчастному одевают задом наперед, застегивают на все пуговицы, а в рукава продевают швабру. Потом выводят сластолюбца на лестничную клетку и придают ему ускорение пинком. И летит он, милый, широко расставив руки-крылья, считая ступеньки и оглашая своими клекочущими криками тишину ночного подъезда, ударяясь о перила и стены, и лишь слегка притормаживая на поворотах лестничных маршей…

Тональный крем в этом случае помочь не мог, и мы оставили Витю переживать случившееся в номере, посоветовав не отлучаться.

А сами двинулись в ДОФ. Тема конференции звучала приблизительно так: «О личном примере комсомольского актива флота в соблюдении морального кодекса строителя коммунизма».

Операция

Стояли наши корабли во Владивостоке, в ремонте. Модернизировались в очередной раз. Имели они специальное назначение, а значит и пропуска на них были специальные, с массой печатей и секретных значков. На юте стоял не матрос, как обычно, а офицер или мичман, проверяя документы у прибывающих.

Сход с корабля был тоже строго регламентирован. Мы стояли в родном для многих Владивостоке, как в иностранном порту. Даже офицеры должны были в час ночи, не позже, возвращаться на корабль. Опоздавшие оставались «без берега» на все время ремонта, а это не меньше трех-четырех месяцев.

За время службы многие растеряли прежние курсантские навыки и не успевали за четыре часа на берегу отдохнуть так, как мечталось в одиночестве ночной каюты. Грезы, в большинстве случаев, так и не реализовывались. Не всем везло, как нашему штурману.

Однажды он зашел в ресторан «Зеркальный», и познакомился с женщиной. Женщина оказалась кандидатом наук по астрономии. Срабатывающее ранее безотказно, после чего девушки спешили расставить ноги, шокированные глубиной познаний, собственным невежеством и сравнением: «Посмотри, какая звездочка — это альфа Центавра, она такая же недоступная и недосягаемая, как ты», которое они тут же старались опровергнуть (и опровергали, смею вас заверить), — пришлось отставить.

Он лихорадочно вспоминал названия звезд и созвездий на теплом летнем небе, а она называла расстояние до них в парсеках, интенсивность свечения в канделах, сопутствующие планеты и спутники. Штурман потух. Он понял, что с такой умной женщиной удовлетворить свои первобытно-половые инстинкты не удастся.

Он начал «отрабатывать».

— Извини, дорогая, но проводить тебя, как и составить компанию на ночь, не могу. Служба зовет. Я заступаю дежурным по кораблю и должен покинуть тебя немедленно.

На этом эпизоде штурман делал паузу и выжидательно смотрел на лишенных схода.

— Ну-ну, не тяни, и что? — вопрошали они с лихорадочным голодным блеском в глазах и детской верой в хороший конец сказки.

Штурман не обманывал их ожиданий. После эффектной паузы, он с гордостью ставил всех в известность о конце скоротечного романа. Это помогало утвердиться профессионально и сгладить собственную растерянность при тестировании на профпригодность, а так же еще раз доказать, что все женщины — просто женщины, и именно женское начало в них доминирует:

— И вот тут она и говорит: что ж ты раньше не сказал, миленький? Ну, давай в этом подъезде, в стояка, и по-быстрому!

Сидящие восклицали, завидовали, смаковали и строили надежды.