He те года

Иванъ Петровичъ не помнилъ, чтобы онъ переживалъ что-нибудь подобное, но онъ снисходительно улыбался и говорилъ помимо воли:

— Да, да! Не т года…

Въ город онъ часто лежалъ ничкомъ на своемъ диван и передъ глазами его разстилалась степь; мягко, волнисто стелилась ковыль, тамъ и сямъ торчали сурки, ряли въ жаркомъ воздух хищныя птицы… Когда онъ поднималъ голову и глядлъ кругомъ себя, въ душ его опять пробуждалась тоска, отвращеніе. Онъ хватался за мысль, что теперь въ его жизни есть другое: у него есть счастье! И онъ растерянно оглядывался, словно искалъ, словно допрашивалъ себя и все окружающее его:

— Гд же это счастье? Когда оно было? Когда оно ушло? И куда?

Счастья не было, но была еще любовь. Любовь — болзнь: съ ноющей болью въ настоящемъ и съ неясной угрозой на будущее.

Это «будущее» пришло зимой.

Муся уже давно перебралась опять въ свое гнздышко и началось переживаніе вновь всего прошлаго года. Опять прізжали и узжали гости, опять сидлъ Иванъ Петровичъ одинъ на своемъ диван передъ каминомъ, опять ходилъ онъ по неосвщеннымъ комнатамъ. Только все это стало случаться чаще, а ласки Муси длались все рже и рже и голосъ ея звучалъ мене нжно и ласково.

— Ты блдна, Муся. Ты слишкомъ утомляешь себя, — говорилъ иногда Иванъ Петровичъ, тревожно вглядываясь въ лицо жеры.

— Ха, ха, ха! — разражалась Муся истерическимъ смхомъ. — Можетъ быть, мн полезне было бы сидть съ тобой глазъ на глазъ всю жизнь?

Онъ замчалъ злобный огонекъ въ ея глазахъ и пугался.

— Я боюсь за тебя. Я боюсь за твое здоровье.

Она опять смялась и вдругъ, неожиданно слезы навертывались у нея на глазахъ.

— Ахъ, какъ ты мучишь меня! Неужели ты не видишь, какъ ты меня мучишь?

— Но чмъ, Муся? Чмъ?

— О, еслибы ты дйствительно любилъ меня хоть каплю! Хоть каплю! — вскрикивала она, сжимая голову.

— Это я-то тебя! Ахъ, Муся, Муся!

И онъ глядлъ на нее съ грустью и тяжелымъ недоумніемъ.

Бда шла. Онъ чувствовалъ ея приближеніе и, наконецъ, всталъ съ ней лицомъ къ лицу. Въ одинъ вечеръ Муся вернулась раньше обыкновеннаго. Онъ занимался у себя въ кабинет, но когда она позвонила, онъ всталъ и съ той грустной улыбкой, которую онъ усвоилъ себ за послднее время, пошелъ къ ней на встрчу. Она сбросила ротонду на полъ и въ простомъ черномъ шелковомъ плать, съ мертвенно блднымъ лицомъ, ушла къ себ колеблющейся походкой.

— Муся! — съ испугомъ и состраданіемъ вскрикнулъ онъ и сердце его сжалось тяжелымъ предчувствіемъ. Онъ не смлъ обыкновенно входить въ ея комнату, но она оставила дверь открытой и онъ вошелъ. Муся стояла передъ зеркаломъ, но видно было, что она подошла къ нему машинально, по привычк.

— МусяІ Ты больна? — съ робкой мольбой спросилъ Иванъ Петровичъ.

— Нтъ! — глухо отвтила Муся.

— Что съ тобой, Муся? — тмъ же тономъ допрашивалъ онъ.

Она глянула на него въ зеркало и ея отраженіе исказилось злобной улыбкой.

— Что вамъ до меня? Уйдите отсюда!

— Я не могу уйти, Муся. Я… я измучусь отъ безпокойства.

— Ахъ, вы все только про себя! Про свои мученія! — нетерпливо крикнула она.

— Другъ мой! — дрожащимъ голосомъ заговорилъ Иванъ Петровичъ, — но еслибы я зналъ и еслибы ты доврилась мн!

— Нтъ, нтъ! — закричала Муся, закрывая свое лицо. — Не называйте меня «мой другъ». Вы не другъ мн, вы мн врагъ! Худшій, злйшій врагъ! — и она застонала, какъ стонутъ отъ физической боли.

— Значитъ, — растерянно развелъ руками Иванъ Петровичъ, — значитъ, я виноватъ безвинно. Поврь, Муся… Я только одно могу теб сказать… Можетъ быть, это и не кстати… Я одно… Я очень тебя люблю!

Муся истерично захохотала.

— Люблю! — повторила она, — еще бы! Нашли чмъ порадовать! Онъ любитъ! ха, ха, ха!

Иванъ Петровичъ молчалъ, но его взглядъ, только что грустный и влажный, сталъ вдругъ сухимъ и острымъ. Онъ опустилъ голову и глядлъ на жену исподлобья.

— Это смшно? — спросилъ онъ наконецъ.

— Нтъ! — сказала она и повернулась къ нему лицомъ. — Это не смшно, это возмутительно!

Она увидала его взглядъ и на минуту смутилась.

— Ну, да, возмутительно! Вы погубили меня! Съ сдой головой вы захотли счастья любви и… и купили меня, потому что… ну, потому что я не могла больше переносить нужды.

— Дальше! — сказалъ онъ сухо и лицо и взглядъ его становились все мрачнй и мрачнй.

— Вы хвастаетесь своей любовью! Гд она? Любить, пока наслаждаешься, разв это такъ трудно? Но… но еслибы меня постигло несчастіе! Еслибы я, закрпощенная, купленная вами, осмлилась бы полюбить… Еслибы я стала несчастной — кто бы первый поднялъ камень? Кто бы первый оттолкнулъ меня, оскорбилъ, унизилъ, растопталъ? Гд же любовь, другъ мой? Другъ мой!

Она сорвала съ себя перчатку и, не помня себя, съ хохотомъ бросила ее въ лицо мужа.

— Теперь довольно! — сказалъ онъ, выпрямляясь во весь ростъ. — Все достаточно ясно.

И онъ повернулся къ дверямъ.

Два дня они не видались совсмъ. Иванъ Петровичъ длалъ спшныя приготовленія къ огьзду. Муся не выходила изъ своей комнаты и про нее говорили, что она больна. Передъ самымъ отъздомъ Иванъ Петровичъ постучался къ жен и, длая видъ, что не замчаетъ ея наслшливаго и злого лица, подошелъ къ ней и взялъ ее за руку.