Гвардеец

Главной проблемой стала кормежка. На содержание арестованных казна отпускала две, в лучшем случае три копейки в сутки. На эти деньги надо было покупать продукты, дрова, свечи, а цены в Питере, где почти все привозное, не отличались умеренностью. На одну копейку на рынке можно купить фунт плохонького мяса, попросту говоря костей. К тому же выплата средств производилась с изрядной задержкой, так что скоро замаячила перспектива голода.

– Вот что, хозяева, – сказал однажды Петров, – если хотите жрать, придется кому-то из вас отправиться за город христарадничать.

– Что значит за город? – не понял я.

Смысл последней фразы был понятен без разъяснений.

– Из крепости выйти, – спокойно пояснил солдат. – Под конвоем, конечно. Будете милостыню просить, иначе скоро у вас кишка на кишке плясать будет. Мы кормить постоянно не могем. Никаких порционов не хватит на эдакую ораву.

Меня передернуло. Понятно, что голод не тетка, но собирать милостыню… Я и раньше не мог представить себе, что смог бы опуститься до такого. Слишком унизительно, даже для меня, циничного и наглого уроженца двадцать первого века. И та часть, что, возможно, принадлежала настоящему Дитриху, сразу запротестовала.

– Я лучше умру, – вырвалось у меня.

– В том то и дело, что умрете, ежели кушать как положено перестанете, – покосился Петров. – После пыток нутро мясца просит, чтобы все хорошо срасталось, а у вас даже круп и тех не осталось.

– Все равно, – сказал я, не вставая с сена.

Дела вроде шли на поправку. Хотя скованность движений не исчезла, простейшие манипуляции я уже мог проделывать без помощи Карла. Стоит отметить, что юноша очень помог мне в это время. Такой самоотверженной отдачи, доброты и самопожертвования от парнишки, в сущности, я не ожидал. Вот только отблагодарить нечем.

Карл тоже отказался от похода за милостыней.

– Воля ваша, – вздохнул Петров.

На следующий день в мисках плескалась прозрачная жижа, больше походившая на кипяченую воду, нежели на суп. Я зачерпнул ложку, попробовал и скривился. Действительно кипяток, разве что на дне лежало несколько разварившихся крупинок да на поверхности плавали непонятные травинки.

– Это есть невозможно. – Карл тоже отодвинул свою плошку в сторону. – Я обычно не привередлив, но это не еда.

– Другой нет. – Петров скорчил грустную мину.

Сам он жевал сухарь, однако не спешил с нами делиться.

– Может, у нас в Петербурге имеются какие-нибудь родственники или знакомые? – с надеждой спросил я.

– С ними тоже плохо, как и с деньгами, – грустно ответил Карл.

Еще через день в супе уже не было ни крупы, ни травы. Да и дров осталось совсем немного, а без них в сырой холодной камере просто не выжить.

«Что за скотство, – думалось мне, – мало того, что в тюрьму посадили, так еще и о содержании не заботятся. Крутись как хочешь».

Дрова закончились к середине третьей недели. Солдаты грелись, не снимая епанчей – так называли плащи без рукавов, которые выдавались в холодное время, – у нас с Карлом осталась только отсыревшая солома. Отношение караульных резко изменилось. От былого добросердечия не осталось и следа. Выяснилось, что мы находимся полностью в их власти. Караульный имел полное право избить заключенного, связать или посадить на цепь. Лишь бы был повод, впрочем, если его не имелось, всегда можно к чему-то придраться. Особенно они не зверствовали, но даже их бездействие усугубляло наше положение.

Карл рискнул сыграть с ними в карты на деньги и… проигрался. Теперь мы еще и были должны.

Я сильно простудился и заболел. Поднялась температура, тело горело, будто на сковородке. Карл как умел ухаживал за мной, но его усилия в итоге шли насмарку. Он просил, чтобы вызвали лекаря из Медицинской канцелярии, но дежурный офицер, регулярно навещавший арестантские камеры, сказал, что без денег меня не осмотрят. Его сменщик подтвердил то же самое. Огольцов, чья очередь пришла в один из дней, когда мне совсем стало худо, лишь довольно рассмеялся.

– Пускай подыхает как собака, – осклабился он. – В противном случае я сам бы его убил.

Я почти впал в бредовое состояние, и тогда кузен не выдержал. Он согласился пойти за милостыней.

Не знаю, сколько его не было в камере. Я находился в это время в отключке. Как выяснилось, «выход за город» окончился фиаско. Горожане не желали давать милостыню немцу, попавшему в затруднительное положение. Иноземцы и те презрительно фыркали и отворачивались.

Карл принес два вареных яйца и луковицу. Он по-братски разделил со мной скромную трапезу, но еды не хватило даже на то, чтобы приглушить обострившееся чувство голода.

Немного погодя свалился и Карл. Мы лежали на сырой соломе, метались в бреду. Солдаты из жалости накрыли нас кожаной дерюгой. Организмы сгорали как свечки.

Но ситуация изменилась, когда я уже решил, что точно протяну ноги. Казалось, судьба наша была окончательно решена. Однако в один погожий денек у нас появился покровитель, вернее, покровительница.