Гусь Фриц

Лечить сумасшедших никто не мог, не было ни знаний, ни лекарств. И Арсений следовал за своими пациентами дорогами их безумия. Безумие было однообразное: ждали японский флот, якобы идущий параллельным курсом, спятивший сигнальщик постоянно видел дымы на горизонте, спятивший адмиральский вестовой будил начальника вымышленными донесениями с мостика, спятивший кочегар не хотел бросать в топку уголь – приближать смертельную встречу с японцами; спятивший артиллерист не мог выстрелить на учебных стрельбах – ему казалось, что снаряд обязательно разорвется в стволе, спятивший телеграфист принимал радиограммы от японцев с предложением сдаться…

Арсений – он позже рассказывал об этом жене, и она записала в дневнике – не знал, нормален ли он сам. Ему тоже чудились низкие японские миноносцы, летящие по гребням волн, он тоже хотел, чтобы медленнее крутились валы, вращающие винты, и корабли не спешили в бой. А когда у самого Мадагаскара на разлапистых мачтах флагмана вспыхнули огни Святого Эльма, призрачные студенистые факелы, Арсений, не знавший, что это такое, решил, что японцы атаковали корабль каким-то новым оружием. Огни считались доброй приметой среди моряков, но так глубоки были дурные предчувствия, что на сей раз явление огней сочли предвестием смерти; и только обезумевший офицер-артиллерист показал себя с лучшей стороны, толковал, что это просто электричество, – и хохотал, хохотал, будто выдумал неимоверную шутку.

Наконец эскадра бросила якорь на Мадагаскаре. Всех сошедших с ума собирались отправить на вспомогательном крейсере домой, в Россию, через Суэц. Арсений – потом он признается в этом жене – втайне надеялся, что его пошлют сопровождать их, его поход окончен. Однако шестерни штабной бюрократии провернулись еще раз, и в Россию отправились другие врачи. А сам Арсений во время мадагаскарской стоянки внезапно заболел. Сейчас бы сказали, что это была нервическая лихорадка, психопатогенная сыпь, но тогда заподозрили неизвестную инфекцию – и захворавшего врача было велено убрать с флагмана, чтобы он не заразил командование.

Командир «Князя Суворова» Игнациус хотел оставить Арсения на корабле, предчувствуя, какой будет бой и как важен будет для раненых каждый наличный врач. Но приказ был недвусмыслен, и Арсению предложили на выбор два корабля: систершип «Князя Суворова» «Бородино» и подошедший из Кронштадта, догнавший эскадру бронепалубный крейсер «Изумруд».

Русская рулетка, вопрос жизни и смерти. Броненосцы – сила и мощь, двенадцатидюймовые орудия, но им вести основной бой. Крейсера – безбронные жестянки, но – маневренность, скорость…

Арсений выбрал «Бородино». Во-первых, он уже привык к броненосцу. Во-вторых, он суеверно полагался на охранительную мощь названия. Но капитан «Изумруда» барон Ферзен – снова немец, как и Игнациус, подметил Кирилл, – обошел его в закулисной дипломатии и выторговал врача себе, видимо, имея тот же расчет, что и командир «Князя Суворова»: в эскадренном бою с японцами лучше иметь дополнительного медика.

Крейсер «Изумруд», крейсер «Изумруд»…

…Кирилл подошел к старому комоду, выдвинул узкий ящичек слева сверху. Там, внутри, если просунуть руку – рассчитано на женскую узкую ладонь, но у Кирилла тоже узкая, не зря его прочили в пианисты, – в дальнем углу торчит шпунт, вроде как выскочил случайно. Нажми на шпунт – и в центре комода откроется, вывалится на невидимых петельках дверца, закамуфлированная под резной деревянный венок. Просунь туда руку – и нащупаешь холодную тяжесть, словно каменная змея свернулась там, спит в темноте тайного укрывища.

Достань, не забудь отбросить шторы, чтобы в комнату влился солнечный свет, его нужно много, ибо драгоценности, десятилетия хранимые под замком, впитывают тьму, и ее нужно вымыть, изгнать из ограненных кристаллов.

Да, этот свет июля – он хорош, хотя слишком густ, лучше бы подошел майский или даже апрельский, тонкий, совсем бесцветный, еще бесстрастный, безгрешный, как поцелуй ребенка, не напитанный силой солнца, восходящего в зенит лета. Но июльский тоже сгодится, тягучий, сам собой упоенный, как переспелый, запрошлогодний мед. Он изгонит тени, напоит кристаллы своим своевольным сиянием, и загорятся на ладони тяжелые, неподатливые изумруды, потаенные камни Уральских гор, забранные в серебряные оковы ожерелья.

Крейсер «Изумруд» выжил в аду Цусимы, где погибла почти вся эскадра, прорвался во Владивосток, сел на камни вблизи гавани и был взорван по приказу командира, барона Ферзена. «Князь Суворов» погиб, «Бородино» опрокинулся, забрав с собой весь экипаж, кроме одного матроса, а ничтожный крейсер, беззащитный в сражении линейных сил, спасся.

И мать, узнав о спасении сына, заказала для невестки, будущей невестки, пока не подаренной судьбой, ожерелье из изумрудов, из самых лучших камней, что можно было найти. А может, мастера знали, зачем им заказано это ожерелье, обошли все копи, открыли старинные сундуки, где хранились камни, добытые еще при Петре, – и на свет явилось великое чудо.