Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

VI. Заблуждаются те, кто считает, что при обучении детей грамоте прибегают к жестокости. Педагоги добиваются большего умеренностью и милосердием, ибо от мягкого обращения и любой похвалы воспламеняется благородная душа и становится расположенной следовать туда, куда зовет рука ваятеля; действительно, как любовь больного к врачу очень способствует исцелению, так любимого учителя слушают с большим удовольствием, верят ему легче и то, что он описывает, крепче запоминается. И, напротив, как свидетельствует Квинтилиан[493], дети от излишне жестокого способа исправления угасают; когда учитель свирепствует, с трудом запоминается то, что он говорит. То, что вкуснее, лучше питает, по мнению Авиценны, так, клянусь, и то, что воспринимается памятью с радостью, сохраняется надежнее; и потому удерживается памятью крепче все, что вызывает удивление, а также то, что доставляет удовольствие, то, что любимо, приятно, либо, напротив, все, что связано с тяжким позором или чудовищным злодейством, поскольку и вещи этого рода на душу влияют сильнее.

Итак, пусть будет в учителе кротость и мягкость, пусть он скорее побуждает детей идти в школу, чем понуждает, и, подобно тому как правители городов, напрягая все силы, стремятся к тому, чтобы их любили, нежели чтобы боялись, не иначе и в школьном государстве пусть преподаватель заботится о любви учеников, а не об их страхе перед ним. Пусть подражают людям, укрощающим лошадей, которые сперва обращаются с жеребятами с помощью свиста, голоса и ласки, воздерживаются от применения шпор, скорее надевают недоуздок, чем настоящую узду, побуждают в путь и учат носить на себе человека больше хлопаньем, чем ударами кнута. И не без основания, как считают древние, представляли муз девами, но по той причине, что тому, кто учит, подобает соблюдать и чистоту нравов, и во всей жизни девственную мягкость, а также кротость, соединенную с неким благородством, ибо многознание без света нравственности предстает как грубое и достойное главным образом презрения. В самом деле, как тот, кто учится рисовать, делает набросок с модели, так мальчик формирует свою душу, подражая жизни учителя; поэтому стоит рассмотреть жизненное поведение и ученость наставника, из которых одно формирует нравы, другое – ум того, кто пришел получить образование; первое оставляет после себя добродетельного, второе – ученого человека. Юным полезнее жизнь [учителя как образец], а уже сформировавшимся людям в учителе требуется образованность. Ибо не в силах наставлять слушателей только голосом или, что более всего помогает, примером тот, кто лишен мягкости, рассудительности и, так сказать, eutrapelia, что мы можем по праву объяснить как способность быть приятным в общении.

Пусть, кроме того, наставники тщательно взвесят разнообразие характеров детей; действительно, одних учеников мы лучше взбадриваем соревнованием с товарищем, воодушевляем похвалами (словно лошадей звуком трубы), на других следует воздействовать лаской, на третьих – строгостью (но при этом умеренной), на некоторых отеческим порицанием. Ведь чем благороднее дух человека, тем безутешнее он страдает от обиды. В большинстве случаев следует подражать мудрости медиков, которые, если недуги не повинуются целительным средствам, прекращают лечение, а не теряют труд [без пользы].

Следует, кроме того, немало поразмыслив, установить меру в распределении изучаемого материала. Учащимся надо всегда давать знания на уровне их способности понимания. Как пища должна наполнять желудок до уровня сытости, чтобы началось пищеварение, так материалы для чтения надо распределять в границах умственных способностей учеников. Ясное и совсем не обременительное чтение легко усваивается, сложное и трудное насыщает, но не питает. Разум ведь легко воспринимает, с удовольствием исследует [полученные знания], и пока человек не теряет надежды сохранить узнанное, то, что услышано, благодаря самой этой уверенности, укореняется сильнее.

Но тот мучитель омрачал жизнь страдальцев тяжким бременем ученья и, с другой стороны, делал их самим своим присутствием полумертвыми от страха. Поскольку я был на второй ступени обучения, он принуждал запоминать и рассказывать наизусть достопримечательные латинские стихи всех авторов, изучаемых ранее, [также] Катона[494], кроме того все, что читали из Проспера[495], Боэция[496], вследствие чего из-за тяжести занятий и в ожидании наказаний я, живя, умирал или жил, умирая.