ГУЛАГ

Вдруг зимой 1942 года получает письмо от неизвестного человека, который подобрал Борю на полустанке где-то около Иркутска, в жестоком воспалении легких, взял к себе и выходил. Он упрекал Надю, что она, освободившись, забыла сына, что она дурная мать, наверное, вышла замуж и живет себе поживает, в то время как ее четырнадцатилетний мальчик, проехав зайцем из-под Рязани до Иркутска, погибает от голода.

Надя пыталась получить разрешение написать сыну, но тщетно: переписка была прекращена “до особого распоряжения”. Потом оказалось, что сын попал в банду уголовников и в 1947 году был отправлен на Колыму с пятилетним сроком[1476].

Чем дольше шла война, тем тяжелее становилась жизнь для тех, кто оставался за колючей проволокой. Был установлен более длинный рабочий день. Отказ от работы теперь считался не просто нарушением закона, а актом измены. В январе 1941 года тогдашний начальник ГУЛАГа Василий Чернышов направил всем начальникам управлений лагерей и колоний приказ, где говорилось о судьбе двадцати шести заключенных. “Решениями Верховного трибунала войск НКВД за нарушения лагерного режима и систематические отказы от работ” двадцать один человек был приговорен к расстрелу, остальные пять – к добавочным десяти годам. Все аналогичные приговоры Чернышов потребовал впредь “объявлять всем заключенным лагерей и исправительно-трудовых колоний”[1477].

В лагерях очень быстро поняли, что к чему. Все заключенные прекрасно знали, что “к самым тяжким преступлениям, которые можно было совершить в лагере после 22 июня 1941 года, принадлежали распространение пораженческих настроений и отказ от выхода на работу, который в рамках чрезвычайного оборонного законодательства расценивался как саботаж обороны страны”[1478].

Эта политика, наряду с повсеместной нехваткой продовольствия, привела к тяжелым последствиям. Хотя массовые расстрелы заключенных в годы войны не были таким обычным явлением, как в 1937 и 1938‑м, смертность в лагерях в 1942–1943 годах была наивысшей в истории ГУЛАГа. По гулаговской статистике, которая наверняка приуменьшает масштабы бедствия, в 1942 году умерло 352 560 заключенных (один из четырех). В 1943‑м – 267 826 (один из пяти)[1479]. Больных заключенных, по официальным данным, в 1943 году было 22 процента, в 1944‑м – 18. Цифры, скорее всего, сильно занижены: в лагерях свирепствовали тиф, дизентерия и другие инфекционные заболевания[1480].

В январе 1943 года положение стало настолько тяжелым, что советское правительство создало для ГУЛАГа специальный продовольственный “фонд”: пусть зэки и были “врагами народа”, но они были нужны для военного производства. После перелома в войне с едой стало полегче, и все же в конце войны калорийность питания заключенных была, согласно нормам довольствия, на треть меньше, чем в конце 1930‑х[1481]. В целом за военные годы в лагерях и колониях ГУЛАГа погибло более двух миллионов человек, причем в эту цифру не входят умершие в тюрьмах и в ссылке. Более десяти тысяч было расстреляно “по решениям судебных органов и Особого совещания – в основном за отказ от работы, побеги и антисоветскую агитацию”[1482].

Чтобы читатель правильно понимал эти цифры и эти перемены, нужно сказать, что “свободное” население СССР тоже терпело во время войны суровые лишения и что вольнонаемные работники тоже должны были подчиняться крайне жестким правилам военного времени. Еще в 1940 году, после советского вторжения в Польшу и Прибалтику, Верховный совет установил во всех предприятиях и учреждениях восьмичасовой рабочий день и семидневную рабочую неделю с одним днем отдыха. Рабочим и служащим запретили самовольный уход из предприятий и учреждений и самовольный переход на другую работу. Нарушение запрета каралось тюремным заключением. Выпуск “недоброкачественной или некомплектной” продукции был объявлен “противогосударственным преступлением, равносильным вредительству”. Ужесточились наказания за другие проступки. За мелкую кражу на предприятии или в учреждении (инструментов, бумаги, карандашей) стали приговаривать как минимум к году тюрьмы[1483].

Вне лагерей голодали почти так же сильно, как в лагерях. Во время блокады Ленинграда хлебная пайка уменьшилась до ста граммов в день – прожить на этом было невозможно. Холодной северной зимой люди жили без отопления. Ловили птиц и крыс, забирали еду у умирающих детей, ели трупы, убивали людей за хлебные карточки. “В своих квартирах люди боролись за жизнь, как борются погибающие полярники”, – писала Лидия Гинзбург[1484].