Губернатор

– Я увидел вас. Поначалу, увлеченный своей игрой, своим сумасбродным театром, я видел в вас только талантливую исполнительницу моих замыслов. Но вдруг у меня раскрылись глаза. Я был поражен вашей женственностью, красотой, вашей поющей душой, которая напоминает голос одинокой чудесной птицы в весеннем лесу. Ваши маленькие этюды, которыми вы сопровождали свои журналистские опыты и которые я отсекал, – они великолепны. Это ваши дневники, откровения вашей души, из которых видно, как вы прекрасны, добры, доверчивы. Я их перечитываю почти каждый день и испытываю наслаждение. Я нашел в вас ту, которую искал. Но я совершил слишком много дурного. Я ужасен в ваших глазах. И все, что могу теперь сделать для себя и для вас, – это отпустить вас на волю, избавить вас от себя. За этим и пригласил на прощальный ужин.

Головинский чокнулся с ней. Паола, не понимая глубины услышанной исповеди, закрыла глаза. Глотала тонкую винную горечь.

– Теперь вы свободны. У вас впереди счастливая жизнь. Ваш талант, не сомневаюсь, сделает вас знаменитой писательницей. Вы полюбите достойного, благородного человека. У вас будет семья, дети. А я издалека, не напоминая о себе, буду любоваться вами, радоваться вашему счастью. И если вдруг вам понадобится поддержка, я приду к вам на помощь.

Голова у Паолы кружилась. Так странны были эти печальные слова. Так завораживающе горели фонари на мосту, выгибаясь золотой дугой. Таким театральным, как маска, казалось фиолетовое лицо метрдотеля с голубыми белками и алым зевом.

– Вы так много сделали для меня, – произнесла Паола. – Я ни в чем не нуждаюсь. У меня прекрасная квартира, замечательная машина. Я вчера мчалась на ней по шоссе, забыв, куда и зачем. Кругом красные и золотые леса. Увядшие поля. Голубые речки. Вся наша русская осенняя ширь. Мне было так вольно, так чудесно!

– Да, да, вы правы. Осенью особенно чувствуешь нашу Святую Русь. Леса – как иконостасы. Золотая осина – как чудотворная икона. Маленький красный клен на опушке – как горящая лампада. И такая вековечная русская тайна, такое стремление ввысь, где нет зла, нет беды, а наше русское бессмертие, наша русская бесконечность.

– Я это так же чувствую. – Паола испытывала доверие к словам Головинского. К его ранимой восторженной душе, которую он ей открыл и которую она сумела услышать. – Об этой русской тайне, как никто, писал Есенин, наш русский колдун, – произнесла она.

– «Каждый труд благослови удача. Рыбакам, чтоб с рыбой невода. Пахарю, чтоб плуг его и кляча доставляли хлеба на года». «В том краю, где желтая крапива и сухой плетень, приютились к вербам сиротливо избы деревень». «Пускай, ты выпита другим, но мне осталось, мне осталось твоих волос стеклянный дым и глаз осенняя усталость». «Мы теперь уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать. Не пора ли в дальнюю дорогу бренные пожитки собирать?» «В пряже солнечных дней время выткало нить, мимо окон тебя понесли хоронить». «До свиданья, друг мой, до свиданья, милый мой, ты у меня в груди». – Головинский читал стихи, складывая их в одну бесконечную дивную строку, соединявшую бренную землю с лазурью русской души. Паола внимала, поражаясь глубине и проникновенной чуткости человека, который все это время был сокрыт для нее и на прощание чудесно раскрылся.

– Как хорошо вы читаете!

Заиграла музыка. Медленное певучее танго.

– Мы ни разу с вами не танцевали, Паола. Хочу пригласить вас на танец. – Головинский поднялся, повел ее из кабинета в ресторанный зал, где в сумерках сияла позолота колонн, смотрели с потолка купидоны и скрипач с волнистыми волосами до плеч трогал смычком хрупкую скрипку.

– Это танго называется «Аленький цветочек». – Паола положила руку в его большую ладонь, чувствуя, как бережно, осторожно он обнял ее. – Композитор, кроме этого блюза, больше ничего не написал. Только «Аленький цветочек».

Они тихо кружились, словно попали в медленный водоворот, который увлекал их по ленивой реке, от берега к берегу. Она видела, как за столиками все обратили к ним лица, любуются ими. В стеклянном окне изгибается золотая дуга фонарей, отраженная в озере. Музыкант всплескивает рукой, и его пальцы повисают в воздухе.

Она чувствовала его близкое дыхание, которое волновало ее.

– Теперь, как бы далеко мы ни были друг от друга, я буду вспоминать этот танец и стеклянную прядь ваших волос, которая упала мне на лицо, и я чувствую ее аромат.

Танец кончился, их провожали аплодисментами. Они вернулись в кабинет и пили вино. Ей никогда не было так хорошо. Начиналась новая жизнь, влекущая, восхитительная, и этот грозный, еще недавно чудовищный человек преобразился в лучах ее красоты, доброты.

Головинский проводил Паолу до дверей ресторана.

– Спасибо вам, чудо мое, – сказал он. – Вы ступайте, а я еще немного посижу.

Она потянулась к нему и поцеловала в щеку, подумав, что сказка «Аленький цветочек», написанная давно, теперь чудесно повторилась. Пошла на мост, улыбаясь, чувствуя сладкое головокружение.

Головинский вернулся в ресторан. Налил себе вина. Пил, глядя, как Паола удаляется по мосту.