Группа крови: повесть, рассказы и заметки

– Меня задержали, – в моем тоне смешивались естественный страх и мгновенно возникшая в новых обстоятельствах наглость, – задержали неизвестно почему. И ничего не объясняют…

– Дайте трубку их старшему, – теперь на том конце провода возник мужской голос. Это был хорошо мне знакомый голос мужчины, не допускающего мысли, что кто-нибудь способен ему возразить. Наш главный редактор за годы борьбы с партийной номенклатурой овладел всеми ее манерами и приемами.

В следующие пять минут из трубки, которую лейтенант осторожно держал довольно далеко от уха, раздавалось рычание, в котором можно было разобрать «цека», «верховный совет» и «генштаб»…

В общем, все обошлось. Посматривая на удивительное средство связи, офицер отдал честь. Я перебежал площадь и через полчаса забыл приключение. Шапку придумал вот какую: «Война объявлена и может состояться».

Она и состоялась.

Когда все кончилось, утром на третий день я провожал коллегу – это еще не было государственным обращением – в долгую заграничную поездку. Мы всё ездили, всё несли миру слова правды… По дороге мы жутко поссорились; думали, что навсегда, оказалось – всего лишь надолго.

С возрастом я стал сильнее бояться боли и теперь тоже хочу мира, а не победы.

Счастья, а не справедливости.

Любви, а не страсти.

Дурная компания

Все, что мы знаем, чувствуем, переживаем, представляем, во что верим, на что надеемся и что любим, не возникает внутри нас само по себе – все внушено нам снаружи, во всем нас убедили, все сообщили и объяснили. Так было даже до телевизора, когда раздавались голоса с неба, а не из студии, – все равно нас создавали из пустоты, из ничего возникало нечто, и это нечто было мы. Нам пересказали Нагорную проповедь и повесть «Дубровский», описали единственными словами свечу, горевшую на столе, и утешили относительно судьбы рукописей, показали, как повязывать галстук, и вдолбили, что любовь не бывает без грусти, резонно заметив, что это ведь лучше, чем грусть без любви… И получились мы – с нашими тяжелыми характерами, зависимостью от денег, склонностью к алкоголю и обыкновенной ленью. Так получился человек.

А с телевизором все пошло еще резвее. С ним уже нет вариантов, другие источники наших мыслей и чувств, помимо ста двадцати или сколько там каналов, непредставимы. Вот ухудшились отношения с Америкой, это огорчительно, но не очень, потому что сразу же возник вопрос: а она есть, Америка-то? Вот репортажи из нее есть, комментарии к этим репортажам тоже регулярно появляются, а сама? То есть такая страна? Заодно неплохо бы выяснить, что это за люди ползают там, по экрану, как забытые на зиму мухи.

И тут!.. И тут такое!.. Не успели привыкнуть к телевизору и его осложнениям, как рвануло: интернет. Тот же телевизор, только выключатель не на нем, а на нас. Ничего невозможно узнать, потому что все стало известно, как только произошло, причем что произошло, не имеет значения. Политическая корректность, как теперь называется одиночное пожизненное заключение, непобедима, потому что верна.

Однако, как сказано в анекдоте, что это я все о себе да о себе. Да, нами манипулируют.

Но:

неизвестно кто,

неизвестно зачем

и неизвестно как.

Немедленно возникает естественный вопрос: а какая разница? Будем серьезны – никакой. Мы уже достаточно подготовлены, чтобы воспринимать жизнь совершенно независимо от жизни. Мы абсолютно свободны, потому что давно уже никому не нужны. Очень характерная для нашей жизни шутка: независимый человек – человек, от которого ничего не зависит.

История посмеивается над нами, причем посмеивается недобро. Как сказано? Да: хочешь рассмешить Бога – скажи громко о своих планах. Если бы к нам сверху относились сочувственно, склонность к безнадежному прожектерству и к тому подобному не была бы в нас заложена. А кто ее заложил? Неужто не знаешь? Да не притворяйся. Никаких иллюзий относительно своих возможностей, никаких «высоко в горы вполз уж…» Чего делать ужу в горах? Чем питаться? Где прятаться? Тут, на голых камнях, его и сцапает какой-нибудь крутой орел и резко пойдет вверх, а безопасное пресмыкающееся будет извиваться под грохочущей стрекозой цветов старой эмалированной кастрюли – зеленой по краям и закопчено-бурой по бортам внизу. И вертушка рассосется в светло-сером пространстве, еле проталкивая над собой грохот… Так что никакой романтики или как там ее…

Вот, например, год за годом отмечаешь, что большая часть твоей жизни все еще прошла спокойно, за окнами дома не стреляли, и даже обыска ни разу не было… Но не успел ты порадоваться такому везенью, как слово «война» из воспоминаний перешло в романы, из беллетристики в сводку новостей, и уже звучание его не кажется лишенным какого-либо содержания. Снятие с воинского учета по возрасту не утешает, есть родственники в запасе, которых еще призывают на сборы, да и вообще людей жалко.