Грозовое ущелье

Рукосуевская обувная «фабрика» сработала четко. И к утру следующего дня сто пар лаптей разного размера были готовы. Ордынцев раздал их по взводам. Вдоволь посмеялись в батарее, когда примеряли лыковую обувь.

— Вот, братцы, — говорил батарейный затейник Ряпушкин. — Захочешь щелкнуть каблуками — не получится.

— А ты подковки прибей, — посоветовал кто-то.

— Верно! А еще лучше — шпоры.

Ордынцев тоже обулся в лапти. После сапог они показались ему необычайно легкими. Прошелся по дорожке, притопнул — удобно. Взял косу, которую собственноручно отбил вечером на металлической бабке, провел шершавой ладонью по ручке. «Сгодится, — решил он. — Давненько не держал в руках это оружие».

— Вы старшина Ордынцев?

Егор поднял голову: перед ним стояла молодая женщина в поношенном ситцевом платье и в косынке, на ногах чирики из сыромятной кожи. Серые глаза смотрели строго, требовательно.

— Я, — ответил Ордынцев, оправляя гимнастерку. — А в чем дело?

— Нас тут четверых направили к вам — покосы показать, ну и поработать немного.

— Что ж, это хорошо. Садитесь в головную машину, покажете водителю, куда ехать. Женщина продолжала стоять.

— Что еще? — спросил Егор.

— Скажите своим хлопцам, чтобы без баловства. А то пожалуемся вашему старшему.

Ордынцев усмехнулся.

— Насчет этого будьте спокойны, у нас народ дисциплинированный. Сами не липните.

На луга приехали, когда солнце начало крепко припекать. В белесой синеве неба по-мирному пели жаворонки. Приказав никому не уходить от машин, Ордынцев подозвал к себе прикомандированных к батарее саперов.

— Проверьте, нет ли здесь мин, да побыстрее.

— Эх, красота-то какая! — восхищенно сказал один из солдат. — Когда воюешь, не замечаешь ее.

Женщины стояли группой в стороне. Одеты они были бедно, вид усталый. «Может, голодны?» — подумал, глядя на них, Ордынцев. Решил пригласить к обеду. Вскоре вернулись саперы, доложили, что местность не заминирована.

— Ну что ж — начнем, — сказал старшина, снимая фуражку.

Он подставил ветру свое обожженное солнцем, в редких оспинах лицо и жадно вдыхал крепкий, давно забытый луговой аромат.

Солдаты быстро обживаются на новом месте. Уже через полчаса в тени развесистой березы задымила полевая кухня, а неподалеку от нее, словно грибы после теплого дождя, поднялись палатки. Их забросали ветками. Пока оборудовали временный артиллерийский парк, сержант Решетов с двумя бойцами разметил участки для косьбы. С шутками и смехом расчеты тянули жребий — кому на каком участке косить. «Как дети, — думал про себя Ордынцев, снимая гимнастерку. — И про войну забыли. А ведь деньков через десять — снова в бой».

Сероглазая подошла к старшине.

— Осокой стали зарастать луга, — грустно сказала она, показывая рукой вокруг. — А какие до войны здесь были сенокосы! Не счесть, сколько стогов ставили.

Старшина кивнул.

— Да, наделал делов фашист. Ну ничего, наладитесь. Председатель-то жив?

— Повесили. И председателя сельсовета тоже. Сейчас Домну Адамович выбрали. Женщина хозяйственная. А там, глядишь, мужики возвернутся. В партизанах большинство было, сейчас в армии. Говорят, пожилых будут отпускать по домам. Не слыхали?

— Нет, — ответил Ордынцев. — Но все возможно. Сейчас молодых солдат много. А вы — здешняя?

— Тут и родилась. Мужа схоронила в прошлом году. Партизанил.

— Дети есть?

— Дочка. Дома сейчас осталась с бабкой. А вы издалека?

— Уральский я, из-под Челябинска. В шахте работал.

— Жинка, небось, ждет?

Ордынцев вздохнул:

— Не успел обзавестись.

— Оно так и лучше, скучать не по кому. А то бы извелись. Ну, ладно, товарищ старшина, работать пойдем.

Она пошла, не оглядываясь, слегка наклонившись, словно что-то рассматривая перед собой. Ордынцев проводил ее внимательным взглядом. «Ей бы поправиться немного, красавицей была бы, — подумал он. — Надо их, пока мы тут косим, на довольствие поставить. Сто солдат как-нибудь прокормят четырех женщин».

Косил Ордынцев широко, размашисто. Изредка останавливался, чтобы вытереть набегавший пот, посматривал по сторонам. Шеренга косцов шла неровная, одни вырвались вперед, другие отставали. Сзади стелился неровный след скошенной травы, изредка, когда коса втыкалась в землю, кто-нибудь незлобливо ругался. «Ничего, дело нехитрое, научатся», — успокаивал себя Ордынцев.

Он поискал глазами женщин. Они косили на дальнем конце луга. Их пестрые кофточки почти сливались с ковровым разноцветьем.

Постепенно разговоры утихли, лица бойцов стали сосредоточенными, взмахи рук уверенными.

Непривычный покой овладел Ордынцевым. Улыбка блуждала по его загорелому вспотевшему лицу. Этот яркий, выхваченный из войны день будил в нем неясные чувства, в сердце прокралась радость. «Хорошо, ах как хорошо!» — думал он, вдыхая пьянящий запах луговой травы. Война отодвинулась куда-то далеко за марево горизонта. Он остановился и, подождав, пока шедший за ним сержант Сурин «наступит на пятки», сказал:

— Будто я заново народился, Петро.

Тот, перехватив косу левой рукой, вытер подолом нательной рубахи обильный пот. Ордынцев продолжал:

— Кажется, совсем бы отсюда не уходил.