Грозный эмир

Видимо, император придерживался того же мнения. Во всяком случае, он немедленно отправил своих послов к правителю Шейзара. Эмир Султан ибн Мункыз, пересидевший на своем веку целый сонм завоевателей, начиная с Готфрида Бульонского, был шокирован требованиями румийского императора и от растерянности, видимо, закрыл перед ним ворота. Восемнадцать мангонел и катапульт выставленных византийцами напротив обветшавших городских стен должны были привести обнаглевшего сына Мункыза в чувство. К сожалению для басилевса и его мудрых советников, в решенное вроде бы дело вмешался атабек Зенги. И не просто приободрил перепуганного эмира, но прислал к нему бека Сартака во главе трех тысяч отборных мамелюков.

– Зенги ждет подкрепление из Мосула и Багдада, – сообщил старому сельджуку бек Сартак. – Если мы продержимся две недели, то император всю оставшуюся жизнь будет поминать Шейзар скорбными словами.

Этот Сартак был то ли курдом, то ли вообще армянином, но дело он свое знал, это Султан ибн Мункыз вынужден был признать. После чего приказал своим бекам и нукерам не путаться под ногами пришлого человека и не мешать ему делать трудную, но угодную Аллаху ратную работу, а сам с интересом наблюдал за суетой византийцев из приворотной башни. Если верить беку Сулейману, обладающему острым как у орла зрением, то установкой осадных орудий руководил сам император облаченный в золотые доспехи. Доспехи очень красиво сияли в лучах солнца, и сын Мункыза невольно позавидовал сыну Алексея. Эмир Султан уже собрался пригласить на башню самого меткого своего лучника, дабы поохотится на императора, но, к сожалению, этому богоугодному занятию помешал камень, ударивший в стену башни. Беки эмирской свиты заголосили наперебой, умоляя своего повелителя покинуть опасное место, и почтенный Султан вынужден был подчиниться их несмолкаемым призывам.

К величайшей досаде басилевса, графы Антиохийский и Эдесский не выказали ни малейшего интереса к его неустанным трудам на общее благо. И пока божественный Иоанн, покрываясь мелкими капельками пота, лично подгонял нерадивых мастеров и рабочих, эти двое спокойно играли в шахматы, выбрав в качестве судьи капитана Филиппа де Руси. Капитан откровенно подсказывал ходы рассеянному Жослену, чем вызвал нешуточный гнев благородного Раймунда. По требованию Пуатье Филиппа заменил Пьер де Саллюст, тоже не удержавшийся от подсказки. Впрочем, его помощь оказалась роковой, правда не для графа Эдесского, а для Пуатье. Граф Антиохийский с треском проиграл партию.

– Ну что, взяли они, наконец, этот паршивый городишко? – спросил Раймунд у подошедшего Альфонса де Вилье.

– Пока только долбят стены, – уныло отозвался шевалье.

– Стратегия, – поднял палец к небу Жослен. – Это, дорогой мой Пуатье, тонкая штучка. Через какой-нибудь месяц стены Шейзара будут напоминать рожу конюха, переболевшего оспой, и это очень огорчит местного эмира.

– А что будет потом? – полюбопытствовал простодушный Вилье.

– Султан ибн Мункыз умрет от огорчения, – серьезно ответил Филипп, – а его беки падут в ноги византийскому императору.

Через неделю божественный Иоанн все-таки решился на штурм. Увы, пельтасты до того вяло лезли на стены, что нурманам и франкам, поддерживающих союзников с тыла, места на лестницах вообще не хватило. Они так и простояли полдня, обливаясь потом под лучами беспощадного сирийского солнца. Конфуз был полным. К вечеру это понял даже упрямый басилевс Иоанн, приказавший трубить отбой.

– Вот я и говорю – стратегия! – подвел итог героическому штурму Жослен де Куртене.

– Значит, эмир все-таки не умер, – вздохнул благородный Альфонс под общий громоподобный смех нурманов и франков.

Ночью императору доложили о приближении армии Зенги. По словам дозорных, сельджукам оставалось всего два перехода до стен осаждаемого города. К вечеру следующего дня они должны были вступить в соприкосновение с передовыми отрядами византийцев.

– Сколько их? – спросил у басилевса великий лагофет севшим от испуга голосом.

– Сорок тысяч, – сухо отозвался Иоанн.

Высокородный Ираклий, отличившийся, к слову, во время штурма, и даже ступивший ногой на нижнюю ступеньку лестницы, приставленной к стене, испуганно ахнул. Император бросил на провинившегося дукса такой зверский взгляд, что у того напрочь отнялся язык. Зато язык развязался у катепана Мефодия, дерзнувшего от испуга дать совет божественному Иоанну:

– Надо уходить!

Басилевс в его сторону даже бровью не повел, зато он строго глянул на молчавшего Константина:

– Франки помогут нам, комит? Что ты думаешь на этот счет?

– Скорее, они ударят нам в спину, – вздохнул Константин. – Ты же видел, божественный Иоанн, с какой ленцой они шли на штурм. Чтобы сохранить если не свое присутствие, то хотя бы влияние в Антиохии, мы должны сейчас отступить. Это не поражение, это всего лишь отсрочка. Час Византии еще пробьет. А наше поражение здесь аукнется по всему миру и отзовется кровавой смутой в Константинополе.