Гроздья гнева

Машины вихрем проносятся по шоссе № 66. Номерные знаки. Выданы в Массачусетсе, Теннесси, Род-Айленде, Нью-Йорке, Вермонте, Огайо. Идут на запад. Элегантные машины мчатся со скоростью шестьдесят миль в час.

Смотри – «корд». Точно гроб на колесах.

Ой, мама! Ну и ход у них!

А вот «ла-салль», видишь? Я за «ла-салль». Я не гордый. Меня он устраивает.

Если уж ты так разошелся, то чем тебе плох «кадиллак»? Чуть больше, чуть быстрее.

А я бы взял «зефир». Цена не бог весть какая, зато шик, быстрота. Подать мне «зефир».

Хотите смейтесь, хотите нет, сэр, а я стою за «бьюик-пьюик». Дай бог каждому такую машину.

Выдумает тоже! «Бьюик» не дешевле «зефира», а какая от него радость? Слабенький.

Ну и пусть! Глаза бы мои не глядели на фордовские машины. Не люблю я этого Генри Форда. Просто терпеть не могу. У меня брат работал на его заводе. Послушал бы ты, что он рассказывал.

Да, но «зефир» – это зверь, а не машина.

Большие машины проносятся по шоссе. Томные, разомлевшие от жары дамы – маленькие планеты, вокруг которых вращаются их неизменные спутники: кремы, лосьоны, флакончики с красками – черной, розовой, красной, белой, зеленой, серебряной, – с их помощью меняется цвет волос, глаз, губ, ногтей, бровей, ресниц, век. Пилюли, травы, порошки, – с их помощью улучшается действие желудка. Полная сумка пузырьков, шприцев, пилюль, присыпок, жидкостей, мазей, – с их помощью из половых сношений устраняется всякий риск, запах и возможность последствий. И все это помимо чемоданов с одеждой. Вот тоска собачья!

Усталые морщинки вокруг глаз, недовольные складки у рта; груди, тяжело отвисшие в бюстгальтерах, похожих на маленькие гамаки, живот и бедра, стянутые резиной. И губы полуоткрыты от жары, хмурым глазам не любо ни солнце, ни ветер, ни земля, в них сквозит отвращение к пище, к чувству усталости – и ненависть ко времени, которое мало кого красит, а старит всех.

Рядом с ними пузатенькие мужчины в светлых костюмах и панамах; чистенькие розовые мужчины с недоуменными, неспокойными глазами – с глазами, полными тревоги. Они неспокойны потому, что формулы подводят, лгут; они жаждут ощущения покоя, но чувствуют, что оно уходит из мира. На лацканах пиджаков у них значки организаций, клубов – тех мест, куда можно пойти и, смешавшись с толпой таких же обеспокоенных людишек, убедить себя в том, что коммерция – это благородное занятие, а не освященное ритуалом воровство; что коммерсанты – разумные существа, вопреки бесчисленным доказательствам их глупости; что они великодушны и щедры, даже вопреки принципам здравого ведения дел; что их жизнь – полноценная жизнь, а не жалкая, утомительная рутина; и что близко то время, когда они забудут, что такое страх.

И эта супружеская чета тоже едет в Калифорнию; они будут сидеть в холле отеля «Беверли Уилтшир», будут смотреть на людей, которые вызывают у них чувство зависти, будут смотреть на горы – не на что другое, а на горы! – и на высокие деревья; он – все с тем же беспокойством во взгляде, она – думая о том, что солнце опалит ей кожу. Они будут смотреть на Тихий океан, и я готов побиться об заклад на тысячу долларов против цента, что он скажет: «И это океан? Совсем не такой большой, как я думал». А она будет завистливо поглядывать на округлые юные тела на пляже. Они едут в Калифорнию только для того, чтобы потом вернуться домой и сказать: «Такая-то сидела в Трокадеро рядом с нами, за соседним столиком. Вот страшилище! Но одевается со вкусом». А он скажет: «Я разговаривал там с солидными деловыми людьми. Все считают, что, пока мы не отделаемся от этого субъекта из Белого дома, надеяться не на что». Или: «Я слышал от одного человека, который все знает: у нее сифилис. Она снималась у Уорнеров. Говорят, спала буквально со всеми, лишь бы получать роли. Ну что ж, сифилису удивляться не приходится, она на это шла». Но встревоженные глаза все равно не знают покоя, надутые губы все равно не знают радости. Большая машина мчится со скоростью шестьдесят миль в час.

Хочется пить. Хорошо бы чего-нибудь похолоднее.

Вон там впереди что-то виднеется. Остановимся?

Ты думаешь, у них чисто?

Если в этом захолустье вообще можно говорить о чистоте.

Хорошо. Возьмем бутылку содовой, – я думаю, не страшно.

Тормоза взвизгивают, и машина останавливается. Толстяк с беспокойными глазами помогает жене вылезти.

Когда они входят, Мэй смотрит сначала на них, потом мимо них. Эл только на секунду поднимает глаза от плиты. Мэй знает все заранее. Эти возьмут бутылку содовой за пять центов и будут ворчать, что она теплая. Женщина использует шесть бумажных салфеток и побросает их все на пол. Мужчина поперхнется и свалит вину на Мэй. Женщина начнет принюхиваться, точно здесь где-то завалялось тухлое мясо, а потом они уйдут и до конца дней своих будут говорить всем, что народ на Западе угрюмый. А Мэй, оставшись наедине с Элом, подберет для них подходящее словечко. Она обзовет их дерьмом.

Шоферы – вот это люди!