Гроздья гнева

Мать посмотрела на свои руки, лежащие у нее на коленях, как усталые любовники.

– Я хотела подождать, не говорить сразу. Чтобы не портить вам…

Отец сказал:

– Значит, бабка совсем плоха.

Мать подняла глаза и долгим взглядом обвела долину.

– Бабка умерла.

Они молча смотрели на нее, и наконец отец спросил:

– Когда?

– Еще до того, как нас остановили.

– Потому ты и не позволила осмотреть вещи?

– Я боялась, что мы застрянем в пустыне, – ответила мать. – Я сказала бабке, что поделать ничего нельзя. Семье надо проехать пустыню. Я сказала, я все ей сказала, когда она была уже при смерти. Нам нельзя было останавливаться посреди пустыни. У нас маленькие дети… Роза беременная. Я ей все сказала. – Она подняла руки с колен, на секунду закрыла лицо, потом тихо проговорила: – Ее надо похоронить там, где зелено, красиво. Чтобы кругом были деревья. Пусть хоть ляжет в землю в Калифорнии.

Все испуганно смотрели на мать, поражаясь ее силе.

Том сказал:

– Господи боже! И ты всю ночь лежала с ней рядом?

– Нам надо было переехать пустыню, – жалобно проговорила она.

Том шагнул к матери и хотел положить ей руку на плечо.

– Не трогай меня, – сказала она. – Я совладаю с собой, только не трогай. А то не выдержу.

Отец сказал:

– Надо ехать. Надо туда, вниз ехать.

Мать взглянула на него.

– Можно… можно я сяду в кабину? Я больше не могу там… я устала. Сил у меня нет.

Они снова взобрались на грузовик, отводя глаза от неподвижной длинной фигуры, закрытой, укутанной со всех сторон – укутанной даже с головой – одеялом. Они сели по местам, стараясь не смотреть на нее, не смотреть на приподнявшееся бугорком одеяло – это нос, на острый угол – это подбородок. Они старались не смотреть туда – и не могли. Руфь и Уинфилд, забравшиеся в передний угол, как можно дальше от мертвой, не сводили с нее глаз.

И Руфь сказала шепотом:

– Это бабка. Она теперь мертвая.

Уинфилд медленно кивнул.

– Она больше не дышит. Она совсем, совсем мертвая.

А Роза Сарона шепнула Конни:

– Она умирала… как раз когда мы…

– Кто же знал? – успокаивающе сказал Конни.

Эл залез наверх, уступив матери место в кабине. И Эл решил немного похорохориться, потому что ему было грустно. Он бухнулся рядом с Кэйси и дядей Джоном.

– Ну что ж, она уж старая была. Пора и на тот свет, – сказал Эл. – Помирать всем придется. – Кэйси и дядя Джон посмотрели на Эла пустыми глазами, точно это был куст, обретший вдруг дар слова. – Ведь правда? – не сдавался Эл. Но те двое отвели от него глаза, и он насупился и замолчал.

Кейси проговорил изумленно, точно не веря самому себе:

– Всю ночь… одна. – И добавил: – Джон! Такое у нее сердце, у этой женщины, что мне страшно становится. И страшно, и каким-то подлецом себе кажешься.

Джон спросил:

– А это не грех? Как, по-твоему, тут нет греха?

Кэйси удивленно взглянул на него.

– Грех? Никакого греха тут нет.

– А я что ни сделаю, так хоть немножко, а согрешу, – сказал Джон и посмотрел на длинное, закутанное с головой тело.

Том, мать и отец сели в кабину. Том отпустил тормоза и включил мотор. Тяжелая машина пошла под уклон, пофыркивая, подскакивая, сотрясаясь всем кузовом на ходу. Позади них было солнце, впереди – золотая и зеленая долина. Мать медленно повела головой.

– Красота какая! – сказала она. – Вот бы им посмотреть!

– Да, правда, – сказал отец.

Том похлопал ладонью по штурвалу.

– Уж очень они были старые, – сказал он. – Они бы ничего такого здесь не увидели. Дед стал бы вспоминать свою молодость, индейцев и прерии. А бабка – свой первый домик. Уж очень они были старые. Кто по-настоящему все увидит, так это Руфь и Уинфилд.

Отец сказал:

– Смотри, как наш Томми разговаривает, как большой, будто проповедь читает.

А мать грустно улыбнулась:

– Да… Томми стал большой, вырос… так вырос, что до него и не дотянешься.

Они спускались вниз, круто поворачивая, петляя вместе с шоссе, и то теряли долину из виду, то находили снова. Снизу до них долетало ее горячее дыхание с горячим запахом зелени, смолистым запахом гринделий. Вдоль шоссе трещали цикады. Том увидел впереди гремучую змею, наехал на нее, раздавил колесами и так и оставил корчиться посреди дороги.

Он сказал:

– Надо разыскать, где тут есть следователь. Надо, чтобы у бабки были приличные похороны. Па, сколько у нас осталось денег?

– Около сорока долларов, – ответил отец.

Том засмеялся.

– Здорово! Это для начала-то! Ни с чем приехали. – Он хмыкнул, и тут же лицо у него стало суровое. Он натянул козырек кепки на самые глаза. А грузовик спускался вниз под уклон, к широкой долине.

Глава девятнадцатая

Когда-то давно Калифорния принадлежала Мексике, а ее земли – мексиканцам; а потом в страну хлынула орда оборванных, не знающих покоя американцев. И так сильна была в них жажда земли, что они захватили эту землю – завладели землей Саттера, землей Герреро, захватили большие поместья, искромсали их, дрались каждый за свой кусок, рыча, как освирепевшие, изголодавшиеся звери, и охраняли захваченное с оружием в руках. Они построили там дома и сараи, они вспахали землю и засеяли ее. И стали считать себя хозяевами этой земли.