Грот афалины

– Тихо-о! Дайте и мне сказать! – кричал, надрывался в этом содоме китаец Ли Сунь. Он пробрался в центр, поклонился во все стороны. Хвостики повязанной косынки мотались сзади, как две косички. – Ну, чего вы паникуете? Все идет к лучшему, а не к худшему. Хоть свет повидаете, а то некоторые из вас за всю жизнь дальше Биргуса нос не высовывали.

– Верно говорит! Пусть сгорит этот остров! Сидим, как в норе! – кричал Пуол. По возрасту он ровесник Раджу, в детстве даже играли вместе, водили компанию. «Но почему он не любит свой Биргус?» – думал Янг.

– Вас же не просто выгоняют отсюда! – все еще надрывался Ли Сунь.

– «Вас…» А тебя что – не выгоняют? Ты тут остаешься? – бросил ему Радж.

– Нас, нас… Я просто оговорился! – продолжал Ли Сунь. – Нас же пе-ре-се-ля-ют! В другое место, на другой остров. Транспорт дают.

– Не нужен нам другой! Знаем, какая земля на Горном! Слышали! С одной стороны гора, с другой – болото! А хорошая земля вся занята!

– Говорю: дадут хорошие участки – разводите кокосы, сушите копру. А кто не захочет… – голос Ли Суня охрип, сорвался.

– Посадишь пальму – жди шесть-восемь лет, пока появятся на ней орехи. А эти восемь лет зубы на полке держать? У меня же пятеро детей!

– …А кто не захочет… Я хотел сказать – кто захочет поменять свою жизнь на городскую, устроиться на другом острове, не на Горном, – пожалуйста, перевезут со всем барахлом! – кричал Ли Сунь. – Слышите? И еще пятьдесят долларов на семью дадут! – китаец закашлялся.

«И чего этот лавочник горло дерет? Может, ему заплатили за это? Обирала проклятый…» – думал Янг.

– А где найдешь работу? Кто нас там ждет? Кому мы нужны? – сыпались выкрики.

– Лишь бы хорошие деньги – всюду можно жить! – кричал свое Пуол.

– Ли Сунь! Твой язык сегодня легко ходит! Каким маслом его смазали? За сколько долларов продался?! – гневно восклицал Радж, и его слова вызвали новую волну возмущения.

Янг сел боком, чтоб было удобно и за Раджем наблюдать. Залюбовался братом: белая трикотажная тенниска плотно облегала выпуклые плечи и грудь, подчеркивая каждый бугорок мускулов. На груди, на тенниске, рисунок: пять синих волн, оранжевый обруч солнца с лучами-брызгами, а сквозь этот обруч прыгает синий дельфин. Радж работает на острове Рай в дельфинарии – это не что-нибудь!

Лавочник беззвучно раскрыл рот – перехватило дыхание. Но справился с собою – снова расплылся в улыбке.

– Слышите? По пятьдесят долларов! Вы таких денег никогда и не нюхали… А ты, молодой человек… – повернулся он к Раджу. – Ты мог бы и помолчать! Ты тут уже не живе-ш-шь… И не имее-ш-шь права голоса! – зашипел он коброй. – Лети на свой остров Рай – развлекайся! Разводи там тра-ля-ля! Забавляй туристов! Плескайся!

– Как это не имею?! – вскипел Радж, («Как это не имеет права голоса?» – поддержали его парни, особенно Амара). – Разве я не отсюда родом? Разве не тут живут мои родители? Разве не тебе, живоглоту, они за бесценок отдают копру и сушеную рыбу? – Радж несколько раз вытянул из ножен и с лязгом снова загнал в них крис. Шрам-полумесяц под левой челюстью то краснел, то бледнел.

– Радж, помолчи… Не срами меня перед людьми… – слабым голосом попросил отец. Болезненный, тихий и молчаливый, он и сегодня мог просидеть молча.

– Ах, молодой человек… – Ли Сунь поправил косынку. На улыбчивом лице была уже не усмешка, а застывший оскал. – Свернешь ты себе шею… Помни мои слова. Побереги ее! А вам, люди, я скажу еще вот что: кто не рассчитался со мной за долги, прошу сегодня же рассчитаться. Жена дома, она примет. Если нет денег – отдавайте натурою. Приму в счет долга орехи, приму свиней, кур, уток. Домашний скарб… Все равно вам трудно будет забрать все с собой.

– С этого и начинал бы! Тебя только это и беспокоит! – снова не выдержал Радж.

Ли Сунь поклонился во все стороны. Белая рубашка-распашонка с боковыми разрезами каждый раз при поклонах задиралась на спину, чуть ли не оголяя зад.

Ли Сунь не побыл с людьми, не посидел в толпе – покатился прочь, часто перебирая ногами. Но не домой, не в свою лавку, а туда, где раздавался пронзительный скрежет и был удушливый смрад от работы моторов.

Люди сидели и стояли в оцепенении, и слышно было, когда затихали чужие звуки, как с тихим шумом катилась на песок утихомиренная лагуной волна прибоя. Солнце было уже за лесом, над самым горизонтом, и временами багряные лучи прорывались сквозь частокол пальмовых стволов и стволов-корней баньяна. Жара спадала, дышать становилось легче. Из зарослей донеслись крики и возня птиц. Вслед за птицами ожили и дети. Те, что постарше, голопузые и голозадые, оставили своих матерей, принялись наперегонки бегать с собаками и визжать, потом сыпанули на отмель – поплескаться в воде.

Янг не трогался с места, сидели рядом и его друзья. Янгу скоро исполнится двенадцать лет, он уже многое понимает, начинает разбираться в жизни, Янг ждал, до чего додумаются взрослые, что решат. Недетская тревога за судьбу людей, за судьбу всего острова сжимала сердце.