Гром среди ясного неба

— Шантажом? Боже мой! — Инглиш закатил глаза. Истлейк засмеялся. Теперь, может быть, он несколько минут послушает.

— Максвелл врач, но более того, Максвелл администратор. Он бюрократ. Мы можем на него подействовать, обещая ему единственное, что привлекает бюрократа,— большую власть.

— Продолжайте.

— Мы могли бы ему намекнуть, что в случае, если он будет сотрудничать с нами в этом деле, мы поддержим идею подчинения эпидемиологического управления вооруженных сил министерству здравоохранения.

— Что?! — воскликнул Истлейк.— О чем вы говорите? Это не имеет смысла.

— Так ли? У него появится шанс — или, по крайней мере, так ему будет казаться — получить под свое крылышко Форт-Детрик, Пайн-Блафф и все остальное. Больше денег, больше врачей, больше ценностей, которыми он сможет распоряжаться…

— Вы даете ему поразительно много, не так ли?

— Если дадим—это немало.

— А он вам поверит? Доверяет ли он нам?

— По всей вероятности, да. И я думаю, что в этом есть здравый смысл. Представьте, что дело обернется плохо… что все станет известно. Тогда уж мы ни перед чем не остановимся. Ведь президент может подчинить все наши исследования министерству здравоохранения — во всяком случае, хотя бы для видимости. Такой вариант возможен.

— Но для нас это катастрофа.

— Нет, если министерство здравоохранения будет с нами сотрудничать. Лучше ширмы не придумаешь.

— А они согласятся сотрудничать?

— А получится так, что они уже сотрудничали. Они были нашими партнерами в делах Тарсуса. Вот в чем штука. Таким образом, мы сможем избежать неприятностей и все сохранить.

— Возможно…— сказал Истлейк.— Однако это достаточно трудно. Тут нужен такт…

— И какой еще такт. Я подумал, что нам следует поручить доктору Рибикоффу прощупать немножко Максвелла.

— Кто такой Рибикофф?

— Один из наших психиатров. Старый однокашник Максвелла по медицинскому институту. Его друг… Все должно произойти без формальностей и по-дружески.

— Чем более по-дружески, тем лучше,— согласился Истлейк.

— Думаю, что игра стоит свеч.

— Хорошо.

— Если это дело лопнет, мы пойдем на любой другой вариант, позволяющий спасти программу,— сказал Инглиш.

— Я согласен. Дайте мне знать, что он скажет.

— Что он скажет, мы услышим на следующем совещании. Он должен стать поспокойней, похладнокровней…

— Надеюсь,— сказал генерал.— Очень надеюсь.

— Тогда я пускаю в ход Рибикоффа.

16 ЧАСОВ 40 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Они вместе возвращались к дому Хоуп. Ее забинтованная нога теперь болела гораздо меньше. Несмотря на это, Поль шел медленно, стараясь быть с ней рядом. Он понимал, что это лучший способ не вызвать подозрений, хотя желание бежать, бежать сломя голову было неудержимым. Поль подумал, что, вероятно, такое чувство испытывают грабители банков, карманники и подобные им типы. Но если бы они поддались этому искушению, то всевидящие глаза, которые, как ему казалось, сверлили его спину между лопатками, получили бы окончательное подтверждение, которого только и ждали.

Когда они вошли в дом, Хоуп закрыла и заперла дверь. Наконец они могли дать волю переполнившим их чувствам. Хоуп бросилась в кресло и застыла в безмолвном гневе. Поль не мог сдержать ярости. Он шагал по гостиной, как зверь в клетке, постукивая по руке свернутым в трубку журналом, и без конца повторял: «Глупо, глупо, глупо! Дерьмо!»

— Вы имеете в виду майора Робертсона? — спросила она.

— Его, Льюина, себя,— ответил Поль.— Больше всего себя! Каким я был идиотом!

— Я не совсем с этим согласна,— возразила Хоуп.— Думаю, что мы неплохо вышли из положения.

— О, вы вели себя прекрасно. Превосходно. Особенно в конце, когда Робертсон пробовал проверить нас и спросил, слышали ли мы что-нибудь. Я просто не знал, что сказать. Умный, сукин сын! Но вы были на высоте.

— А когда вы были не на высоте? — спросила Хоуп.

— До этого,— ответил он.— До того как вошел майор. Точнее, когда мы говорили с этим дураком Льюином.

Зачем мне понадобилось раскрывать рот и докладывать ему, что я был учителем биологии?

— Ну что ж,— начала Хоуп.— Вы…

— Какая глупость. Я принимал его всерьез. Я вел себя так, будто это искренний разговор с конкретными темами и правдой… всей этой вечной мурой.

— Кто мог подумать, что врач может врать,— сказала Хоуп.

— Нет, конечно.

Поль прекратил свое нервное хождение из угла в угол и остановился перед ней. Катая журнал в ладонях, будто таким странным способом хотел его раскрутить, он сказал:

— Это и есть самое худшее. Мы предполагали, что эти люди прибыли сюда, чтобы помочь. Ведь они врачи. Но кто мог ожидать, что они будут так врать, будут в нас стрелять, держать в заключении, будут нашими тюремщиками… Это по-настоящему возмутительно.

— Но почему? — спросила Хоуп.— Почему они это делают?

— Хотелось бы мне знать,— сказал Поль. Он бросил журнал в угол дивана, а сам сел с противоположной стороны. Некоторое время он сидел молча, потирая подбородок, хмуря брови и размышляя. Затем, оставив в покое подбородок, провел рукой по черным волосам и стал рассуждать вслух: