Гром среди ясного неба

Норман Льюин устал до предела. Он не спал уже сутки, последние двенадцать часов работал с огромным напряжением. Сейчас он шатался от усталости, работая уже из последних сил. Таким усталым он не был со времени своей медицинской практики, которую он проходил в больнице. В последний спокойный час — перед выездом в Тарсус,—когда колонна госпиталя была уже сформирована, он успел кое-что прочесть о японском энцефалите «Б» в материале, переданному ему Биллом Робертсоном. Там все было предельно ясно, но это не подготовило его к тому подавляющему впечатлению, которое производил зараженный, умирающий город. Это была иллюстрация к лаконичным медицинским описаниям:

«В своей эпидемической форме болезнь влечет за собой высокую смертность. Имеются три основных формы развития болезни: постепенная, гиперострая и характерно острая. Самой легкой из указанных трех форм является постепенная. Для нее, как правило, характерна легкая головная боль, невысокая температура, за этим наступает полное выздоровление. Гиперострая форма вызывает ярко выраженный невроз и эпилептические припадки, поражает центральную нервную систему, часто влечет за собой преждевременную смерть. Характерно острая форма проявляется в головных болях, ознобе, высокой температуре, анорексии, слабости, усталости, тошноте и рвоте, поносе, фотофобии, нарушениях зрения, глубоких и поверхностных рефлекторных изменениях, появлении патологических рефлексов, недержании, потере координации движений, бреде, возбуждении, коме и других мозговых расстройствах, в поражении основных ганглий, судорогах и умственной деградации».

Все это было куда как плохо. И усугублялось еще тем, что в данном случае, как объяснил Робертсон, они столкнулись не с естественной эпидемией, носителем которой является «Culex tritaeniorhynchus» — крохотный москит с Дальнего Востока. Эта эпидемия была разработана в лаборатории и распространилась из-за промаха при аэробиологическом эксперименте. Иначе говоря, аэрозоль, распылявшаяся с самолета, содержала сильно действующий вирус в концентрированных дозах с частицами до пяти микрон, вызывающими крайнюю степень легочного поражения.

Таким образом, здесь имелись все симптомы болезни, перечисленные в медицинском журнале, к тому же усиленные условиями эксперимента и ожившие в жутких сценах мучений, которые беспомощно наблюдал Льюин в эти утренние часы. Струйная рвота одиннадцатимесячного мальчика, непрекращающийся бред сорокапятилетней женщины и ее глаза, наполненные ужасом, которые наконец закрылись, когда она потеряла сознание. Все это запечатлелось в мозгу Льюина. Но помощь, которую он мог оказать больным, была незначительной. Чем он мог помочь прежде здоровому пятидесятилетнему мужчине, ставшему беспомощным, как новорожденный ребенок? Он прополз полмили от своей хижины до ущелья часа за два и был доставлен в госпиталь с окровавленными локтями, ногами и животом.

Но, пожалуй, самыми душераздирающими и обескураживающими случаями из всего, что ему пришлось увидеть, были Эдисоны. Ведь только накануне утром поступил первый сигнал от чудаковатого старика. А казалось, прошла целая жизнь. И она действительно прошла. Например, у Эдисона. Старика нашли уже мертвым, а Мэри билась в истерике, пытаясь описать мучительную смерть Эдисона. Едва Льюин приказал санитарам унести его труп, как у Мэри начались схватки и преждевременные роды. Санитарам пришлось снять Эдисона с носилок и срочно перенести Мэри в полевой госпиталь, где у нее произошел выкидыш. Льюин сделал ей противосудорожный укол и укол димедрола. Теперь они готовили ее к дилатации и выскабливанию.