Гроб хрустальный

Сегодня все собрались, чтобы сделать групповую фотографию для первого номера. Пожалуй, со дня смерти Снежаны Глеб не видел всех вместе: пришли Бен с Катей, Шварцер, самодовольный как никогда, Ося в парадной майке с Егором Летовым, Муфаса и еще полдюжины постоянных участников посиделок в Хрустальном.

— Что, второго тура не будет? — спросил Глеб Бена, и тот углубился в детали выборной системы и закончил тираду историей о том, как собирался голосовать против всех, но в последний момент пожалел Явлинского, потому что он стоял последним по алфавиту.

— Вроде, человек неплохой, образование высшее, в КПСС не состоял. Ну, я и проголосовал за него, тем более, что ему и не светило.

— Явлинский — это отдельное говно, — сказал Арсен. — Помню, в 1993 году, когда макашовцы стволы собирали, чтобы идти мэрию и Останкино штурмовать, Явлинский писал в «Независьке», что Ельцын, сука, попирает демократию.

— На самом деле, демократия так и выглядит: отключение воды и света в осажденном Белом Доме, — вставил Ося. — И потому я — за тоталитаризм и консервативную революцию.

— Противно было читать, — продолжал Арсен. — К тому же он взял к себе проходимца Паульмана копирайтером.

— Круто, — сказал Бен, — но ты погоди. Вчера вечером мы к Катиным родителям ходили, и ее мама спрашивает, за кого я голосовал. Ну, я рассказываю, как сейчас: хотел против всех, но голосовал за Явлинского, потому что он стоял последним. Рассказал и вышел в туалет, а Катина мама говорит: «Какой он у тебя все же аполитичный! Ведь во втором туре Зюганов будет на последнем месте, так он за него и проголосует!». Круто, правда?

В ответ Арсен начал длинно рассказывать, как ему противно, что выбирая Елкина сегодня, мы обрекаем себя на то, чтобы выбрать Лебедя в 2000 году, но за Зюганова он голосовать тоже не пошел бы, ибо не хочет быть рядом с Витюшей Анпиловым, и будет слишком противно, если они победят.

— А если мы победим, — сказал Андрей, — будет стыдно, что голосовали, потому что и без нас бы обошлись.

Глеб подумал, что ему, пожалуй, решительно все равно, кто победит, и вышел в большую комнату. Там играл Ник Кэйв, а Катя танцевала в компании с Шаневичем и Муфасой. И довольно громко подпевала:

On the last day I took her where the wild roses grow
And she lay on the bank, the wind light as a thief
As I kissed her goodbye, I said, 'All beauty must die'
And lent down and planted a rose between her teeth

Почему-то на предпоследней строчке Глеб опять вспомнил Снежану и подумал, что ее призрак мог бы присоединиться к этому танцу и еле слышно подпеть голосом Кайли Миноуг.

Он налил себе водки и выпил. Интересно, подумал он, сопьюсь я, если и дальше буду здесь работать? Глядя на танцующую Катю — Машу Русину — он ощутил приближение знакомой апатии. Чем он занят последние дни? Пробует вычислить убийцу Снежаны, узнать, кто выдал себя за покойного Чака или найти Маринку Цареву, надеясь, что в конце концов, как в плохом детективе, все три линии сойдутся: псевдоЧак окажется Маринкиным любовником и убийцей Снежаны. Эта версия нравилась Глебу прежде всего потому, что позволяла не думать о собравшихся здесь как о потенциальных убийцах. Теперь он лучше понимал Горского, который призывал искать убийцу только в виртуальном мире.

Глеб пошел на кухню и в коридоре у окна увидел Бена и Осю. С политикой они, слава богу, разделались.

— Взять хотя бы Визбора, — говорил Ося. — Это же настоящий евразийский поэт, его тексты наполнены эзотерикой.

— Где? — возмутился Бен, — где у него эзотерика? Только не надо про его одноклассника, погибшего за единую Евразию под городом Герат. Возьмем что-нибудь классическое — скажем, про солнышко лесное.

— Пожалуйста, — ответил Ося, — будет тебе солнышко лесное. Я раньше никак не мог понять: кто ж ему мешает вернуться к этой, с которой он у янтарной сосны? Жена, что ли? Алла, если не ошибаюсь, Якушева?

— Ада, — сказал Глеб. Емеля любил петь старое КСП, бывшее еще до Мирзаяна и Лореса.

— Вот оно! — порадовался Ося. — Жена из ада. Такое случайно не бывает!

— Так почему он вернуться не мог? — спросил Глеб. Сейчас, больше чем когда-либо, он был уверен, что вернуться нельзя никуда и никогда.

— Потому что это песня про солярную магию! Она же солнышко лесное, потому что он ее вызывает солярным ритуалом! Она типа суккуба и может появляться только в одном месте. И мы знаем, в каком: ручей у янтарной сосны плюс кусочек огня. И, вероятно, только в какой-нибудь правильный день.

— В какой? — машинально спросил Глеб.

— Мы знаем, в какой, — радостно провозгласил Ося — ответ явно пришел ему в голову только что: — В летнее солнцестояние. Двадцать второго июня ровно в четыре часа.

— Круто, — потрясенно сказал Бен, а Глеб пошел дальше на кухню, недослушав до Осину речь: вот именно поэтому его, Осю, и огорчает переориентация Бена на современную попсу.