Гроб хрустальный

Накануне позвонил Глеб, сказал, что хочет встретиться. Договорились, что зайдет утром, и Светка терялась в догадках — что ему нужно? Она видела его мельком на похоронах, почти не обратила внимания. Все суетились вокруг Ирки — еще бы, в один день потерять мужа, любовника и работу! Хорошо еще, бандиты, наехавшие на Емелю, после его смерти к ней не приставали: поняли, видно, что с вдовы нечего взять или же — кто знает? — шеф как-то решил эту ситуацию за кадром.

Позвонили в дверь.

— Рад тебя видеть, — сказал Глеб и поцеловал ее в щеку.

Светка предложила ему кофе и рассматривала, пока Глеб размешивал сахар. За последние три года он как-то изменился: то ли потолстел, то ли, наоборот, осунулся. Емеля говорил, что после ухода жены Глеб, похоже, впал в депрессию. От такого и вправду постареешь. Впрочем, сегодня непохоже, что у него депрессия.

— Как у Ирки дела? — спросил Глеб.

— Ну, как у нее могут быть дела? Нормально.

Как же звали его жену? Галя? Тася? Впрочем, какая разница.

— Она держится молодцом.

Глеб кивнул и потянулся через весь стол за печеньем, попутно роняя все вокруг. А Глеб тоже держится молодцом, подумала Светка, мы все стараемся держаться.

— Говорят, ты развелся?

— Да, — ответил Глеб, помешивая сахар. — Два года назад. Таня в Европу уехала жить.

Таня! Точно, ее звали Таня!

— А дети? — спросила Светка.

— К счастью, не было, — ответил Глеб. — Таня не хотела.

К счастью! Как странно. Что бы ни случилось, она бы не могла так сказать про Ксюшу с Володей.

— Из наших почти никто не разводился, — сказала Света. — Удивительно, правда?

Что ж удивительного, подумал Глеб. Все переженились на своих — на одноклассницах, на девочках из других матшкол, в худшем случае — на однокурсницах, с того же ВМиК, из Керосинки или физтеха. Он один выбрал другую жизнь, выбрал Таню.

— Она что, получила там работу? — спросила Света. — Прости, я забыла: она у тебя программист или физик?

— Художница, — ответил Глеб и в который раз за последние дни подумал, что много лет себе врал: Танин мир не так уж отличался от матшкольного. Как там было в этой песне? Тепличные выродки из московского гетто. Из одного большого гетто. Никакого выбора. Он, Глеб, и не мог ничего получить, кроме того, что ему досталось: интеллигентная девочка из хорошей семьи. Без разницы — художница или программистка. Впрочем, вряд ли имеет смысл жаловаться.

— Художница — это здорово, — без энтузиазма сказала Света.

Глеб подумал, что он и сидит здесь, потому что все еще думает о Тане: даже Снежану он представлял себе ее новым воплощением, Таней, любимой им когда-то и чудесным образом возвращенной в тот возраст, когда они встретились.

Но ведь Снежана — не Таня. Она отдельный человек — и пока я этого не пойму, все расследование останется безнадежной затеей.

— Что-то я еще хотел тебя спросить… — Глеб замолчал на секунду, чтобы главный вопрос не прозвучал слишком в лоб. — Ах, вот что: ты Маринку Цареву давно видела?

— Да с выпускного, считай, не встречались… Точно: я ей звонить пробовала, когда на пятилетие выпуска собирались у меня, — так у нее телефон изменился, и я ее не нашла. А что?

— Да так… вспомнил просто. Помнишь, история была в десятом классе? Тогда еще Вольфсона забрали, и Маринка порвала с Чаком?

— Да, было дело, — Света вздохнула. — Ты знаешь, я все чаще думаю, что наша пятая школа — лучшее, что у меня было в жизни. А у тебя?

Глеб невольно передернул плечами. На мгновение он отчетливо вспомнил Оксану, их бесконечные телефонные разговоры, холодный, липкий пот, неприятный страх. Тогда ему казалось, что это любовь. Слишком много лет прошло: теперь Глеб понимал, что Оксану не любил — в том смысле, в каком любил потом Таню или готов был полюбить Снежану. Оксана была воротами в большой мир, в настоящую жизнь, что пугала его до дрожи. Как в известной притче, ворота эти были открыты только ему одному — и в тот раз он ими не воспользовался. Если бы не Таня, так и остался бы в уютном мирке цифр и абстрактных понятий и считал бы лучшим временем своей жизни пятую школу.

— Да, хорошее было время, — сказал он.

Когда Глеб сказал «было», Света вдруг поняла, что с ней творилось последние недели. Пятая школа всегда казалась ей настоящим временем, бесконечными годами дружбы и взаимной поддержки, компанией хороших ребят, совместно строящих свой дом внутри злого хаотического мира. Смерть Емели, бегство шефа, Иркина депрессия — все это вдруг доказало, что пятой школы больше нет. Что их школьные годы — были да спыли, за двенадцать лет утекли, будто песок в часах.

Они допили кофе и пошли в комнату. Света достала альбом с фотографиями детей, Глеб кивал, но думал о своем.

— Послушай, — сказал он, — а ты не знала тогда, за что арестовали Вольфсона?

— Нет, — покачала головой Светка, — мне кто-то из девочек говорил, что за порнуху. Смешно сейчас вспомнить, правда?