Гроб хрустальный

-- А менты не повяжут? -- спросил Глеб голосом человека, раз и навсегда напуганного властью - еще в школе.

-- Разве что внутренние, -- ответила Снежана.

"Зачем я с ними еду?" -- подумал Глеб. Впрочем, он знал ответ: иначе пришлось бы вернуться домой и лечь на диван. Последнее время Глеб избегал этого, как мог. Вероятно, объяснял он сам себе, належался за последний год на всю оставшуюся жизнь.

-- А ты знаешь, -- сказал Бен, счастливо улыбаясь, -- охуенную историю, как Гоша Штейн едва не сел?

-- Нет, -- сказала Снежана.

-- Ехал в говно пьяный на своем "саабе", его тормознули, -- начал рассказывать Бен. -- Ну он, как обычно, сразу стольник баксов менту, почти не глядя. А это был спецотряд по борьбе с коррупцией в ГАИ. Его сразу вытаскивают из машины, руки на капот, наручники, потом в отделение, берут в коробочку, протокол, ну, и типа того...

-- И он подписал? -- спросил Шаневич.

-- Ну да. А куда бы он делся? Пять здоровых мужиков, руки заломали, собрались пиздить... Любой бы подписал.

-- Я бы нет, -- уверенно сказал Шаневич. -- Но я бы и денег не давал кому не надо.

Глеб почему-то вспомнил, как в школе они обсуждали с Абрамовым и Вольфсоном, сломаются ли, если КГБ будет пытать. "Главное, -- сказал тогда Вольфсон, -- не попадаться". Кажется, Чака с ними в тот раз не было. Точно -- не было.

-- Потом все было очень круто. Пять кусков грина -- и все дела. Уж я не знаю, сколько адвокат взял себе, а сколько до судьи донес, но Штейн под его диктовку написал прекрасную объяснительную: "Подавая документы, я достал из паспорта какие-то бумажки, и, не обратив внимания, что среди них была купюра в сто долларов США, дал ее подержать стоящему рядом сотруднику милиции. Прежде чем я успел сообразить, что происходит, меня вытащили из машины и предъявили мне обвинение в даче взятки". Круто, правда?

-- Ну, знаешь, -- сказала Снежана. -- Может, для Штейна пять штук -- не очень большие деньги.

-- Кто его знает, -- сказал Шаневич. -- У него понтов типа больше, чем денег.

-- Кто такой этот Штейн? -- спросил Глеб Нюру.

-- Ну, человек такой, -- ответила она, -- к Илье ходит. Не то выборами занимается, не то -- риал эстейтом.

Голос тихий и бесцветный голос, не то -- усталый, не то просто безразличный.

-- А ты давно здесь? -- спросил Глеб. Он работал в издательстве "ШАН" уже вторую неделю, если можно было назвать работой его нынешний образ жизни. Работа перетекала в досуг, и, наверное, даже сам Илья не мог объяснить, чем они заняты: валяют дурака или делают важное дело. Например, сейчас, вшестером набившись в одну машину, они ехали в "Пропаганду" на концерт "Мароккастов". Не то, как выразилась Снежана, поколбаситься, не то -- еще раз посмотреть группу, которую Илья продюсировал, но никак не мог понять, насколько серьезно стоит ее раскручивать.

В Хрустальном Глеб словно вернулся в мир, покинутый много лет назад, --мир мальчиков и девочек, которых провода и цифры интересуют больше, чем живые люди. Поразительно, как этот мир изменился. Теперь здесь танцевали, пили и даже иногда курили траву. А может, сходство было обманчивым -- и в Хрустальном был новый, не известный Глебу мир: не матшкольный мир пятой или тридцать седьмой школы, и не богемный мир Тани и ее подруг, а именно мир Ильи Шаневича.

Снежана сунула кассету в магнитолу, и теперь приходилось перекрикивать музыку.

-- Ты давно здесь работаешь? -- повторил Глеб.

-- Несколько месяцев, -- ответила Нюра. За эту неделю Глебу впервые удалось переброситься с ней парой слов, и он задал вопрос, давно не дававший ему покоя:

-- А почему они называют тебя по имени-отчеству?

-- Да в шутку. Как-то на пьянке все начали звать друг друга по имени-отчеству. Илья Генрихович, Андрей Сергеевич, Иосиф Абрамович -- а ко мне привязалось.

-- Я все оставил на потом, я говорил себе, -- кричала Снежана.

-- Кто такой Иосиф Абрамович? -- спросил Глеб.

-- Ося, -- пояснила Нюра.

Глеб все пытался понять: сколько же ей лет? Тридцать? Сорок? Лицо --усталое и бесцветное, как и голос. Даже платье -- вроде бы нормальное, модное платье, -- выглядело так, словно она достала его из пыльного чемодана, где вещи хранились еще со времен советской власти.

-- И крыши видели закат, и стены помнили войну, -- подпевала Снежана.

-- Типа приехали, -- сказал Андрей.

"Мазда" остановилась. Они вывалили на улицу и следом за Шаневичем пошли к зарешеченному входу, где толпились люди в разноцветных джинсах. Проходя через толпу Глеб заметил у нескольких девушек проколотые брови.

-- Я Шаневич, со мной пять человек, -- сказал Илья, и охрана их пропустила. Лязгнула дверь, и Глеб вспомнил старую шутку: когда площадь лагерей и тюрем превысит пятьдесят процентов площади страны, можно будет считать, что лояльные граждане сидят за решеткой. А продвинутая молодежь, подумал он, сама за решетку лезет -- отгораживаясь от того, что творится на улице. Сам Глеб не ощущал себя на месте ни с той, ни с другой стороны.

В переполненном зале -- два десятка столиков, справа и слева от барной стойки -- лестницы, уводившие на второй этаж.

-- Я тут никогда не был, -- сказал Глеб Андрею.