Гринвичский меридиан

— Ничего, — тут же отошел он и уже с прежним невозмутимым достоинством уселся за стол и с недоумением воззрился на Риту, Которая разговаривала по мобильному телефону, низко наклонившись над чашкой, словно так ее было хуже слышно.

— И знать ничего не желаю! — резко ответила она кому-то, и все за столом невольно замерли. — Я тебе сказала, что достану деньги, значит достану. Начинай работать!

Отключив трубку, Рита оглядела нас и, задержав взгляд на бесстрастном лице Пола, пояснила:

— Мемориальную доску заказали одному скульптору… Да твоему соседу! — она коротко взглянула на меня и снова повернулась к Полу.

— Алениному отцу, — успела сказать я.

— Зажрался совсем, — в сердцах бросила Рита, не заметив, как у Пола дернулись брови. — Такую цену запросил, что я губернатора второй месяц уломать не могу… А ведь хорошему человеку делаем, художнику.

У нее так горели глаза, когда она смотрела на Пола, что я в отчаянии брякнула:

— Полной бездарностью он был, твой хороший человек!

— Царство ему небесное, — поспешно вставила мама. У Риты дернулась голова в мою сторону, но произнесла она, по-прежнему глядя на Пола:

— Ну, тебе, конечно, лучше знать…

Хитро поглядев на нас, отец, посмеиваясь, спросил:

— Мистер Бартон, а как вам понравились Томкины рисунки?

— Чьи? — с недоумением переспросил Пол. Он еще не запомнил, что меня можно называть Томкой. Отец неловко поправился:

— Тамары, дочери моей.

— О! Я говорил… Очень талантливо. Я хотел бы иметь один. Чтобы повесить в своем доме в Лондоне.

Мои родители в замешательстве переглянулись. Видимо, они были уверены, что я сама уже наполовину обитаю в этом лондонском доме. И Пол угадал их взгляды.

— Тамара сама выберет место для рисунка… Я думаю, мой дом тебе понравится, — с надеждой сказал он мне.

— Я тоже так думаю, — поспешно отозвалась за меня мама.

Когда она волновалась, лицо у нее становилось румяным и скорбным, как у рафаэлевской Мадонны. Отец решил снова сменить тему и поинтересовался состоянием современного изобразительного искусства Англии, на которое ему было начихать с высокой колокольни. И Полу, видимо, тоже, потому что он от смущения прибегнул к услугам переводчика.

— Мистер Бартон не считает для себя возможным комментировать достижения художественной богемы Лондона, потому что много лет не имеет с ней никаких контактов, — объявила Рита столь официально, будто половину жизни прослужила в посольстве Великобритании.

— А-а, — только и смог ответить отец.

— В Англии никогда не было своего изобразительного искусства, — показала я Полу красную тряпку за то, что он обратился за помощью к Рите.

Он тотчас разволновался, как бык на арене.

— Было! А Тернер? Он… как это? Предугадал импрессионизм. Бонингтон? Ван Дейк жил в Англии.

— Вот именно — жил. И потом, когда это было!

Рита напомнила:

— Вы забыли Джона Констебля.

— Не забыл, — заупрямился Пол. — Я хотел сказать о нем отдельно.

— Особо, — по привычке поправила я и снова кинулась в бой. — Да разве он того стоит?

— Он… начал пейзаж Англии!

— Фу, реализм!

Отец угрожающе произнес:

— Томка!

Но я уже не могла остановиться:

— Вся ваша английская живопись просто пришиблена к земле. Хогарт, Гейнсборо. Не говоря уже о Рейнольдсе с его парадными портретами. А в музыке? Классических английских композиторов вообще в природе не существует!

Я и не заметила, что Пол поставил локоть на стол и, подперев щеку, смотрел на меня с таким со страданием, от которого я тотчас смешалась. В неловкой тишине его голос прозвучал как призыв к примирению:

— Я согласен. До "Битлз" у нас не было настоящей музыки. Только народная. Ты права.

И улыбнулся так мило, что я едва не бросилась к нему на шею.

— Прости, Пол, — пробормотала я.

Он ответил, как терпеливый священник:

— Англия простит.

— У вас хорошая литература…

И тут национальная гордость все же взяла верх. Пол выпрямился и, напряженно улыбаясь, с достоинством произнес:

— Хорошая? Ваш великий Пушкин шел по следам нашего Байрона, а не наоборот.

И возразить на это было нечего.

Глава 8

Лицей, с которым Пол подписал контракт, находился в нашем районе, и я радовалась, что теперь ему не придется каждый день добираться до гостиницы. Не заметив, я несколько раз подчеркнула это в разговоре, и наконец Пол не выдержал.

— Ты как агент… который продает дома, — засмеялся он.

Ему все же удалось убедить меня отказаться от работы у всех, с кем я сотрудничала уже пару лет. Как я и ожидала, Юра Бояринов оказался первым в этом списке.

— Он молодой и здоровый, — сказал Пол с таким презрением, словно речь шла о страшных пороках. — Может сам гулять с собакой.

— Пол, ты ревнуешь? — восхитилась я.

Он выпятил губы, растянул их, потом со вздохом признался:

— Прости, пожалуйста.

— Ну что ты! Это, оказывается, так приятно! Теперь я понимаю, что имел в виду отец…

Пол выжидал, по-собачьи наклонив к плечу голову. Пришлось пояснить:

— Он считает, что его ревность доставляет маме удовольствие.

— Ты хочешь, чтобы я кричал? — удивился Пол.

— Ой, нет! Не до такой степени…

Юра принял мой отказ без возражений, только покачал головой: