Григорий Шелихов

— Вот слушайте, я зачту, что пишет Баранов, — сказал Шелихов. — «Замутили беглые шведские матрозы алеутских мужиков. Пуртов видит — не сладить, поехал с шведскими матрозами на Коксов корабль. Договорился честь честью и на другой день повез ему, а матрозы те на корабле остались, повез ему три байдары бобров и морских котов на хлеб, на ром, на пестрядь менять… Кокс обмен обещал сделать по бостонским ценам, а они втрое ниже наших. Подняли рухлядь на палубу, и Пуртов взошел, а на него двое громадных негров кинулись с кандалами… Только Пуртов не сробел — не велик собой, знаете, а в груди поперек себя шире! — одного черного на месте ушиб, другого за борт бросил и сам за ним вниз головой, ухватился в воде за байдару и к берегу погнал… Кокс из пистолетов и ружей в них палил, но ушли! Одного только ранили… На берегу старшим Медведков оставался… Есть у нас такой бесценный человек, он с американцами, почитай, десять лет прожил и первым у них начальником стал! Медведков мигом изготовился к встрече, байдары в камнях укрыл, единороги выкатил, людей расстановил… и Кокс — он в подзорную все разглядел — для острастки стрельнул с десяток раз, безвредно — далеко стоял, а ближе через камни к берегу не подойдешь — он на другой день и ушел в море». — Шелихов кончил читать, отодвинулся в тень высокой белой березы и, не глядя на собравшихся, сказал: — Вот какие люди на нас работают! Одна колюжская дорога сколь тягостна и несносна для бедных иноверцев… Представьте едущих туда и обратно до Якутата тысячу верст в тесной байдаре, без парусов, на гребках, по недостатку кормов в пути голодающих, а по малоимению пристаней погибающих от бурливости моря. Вот и предоставляю вам судить, требуется ли отважность духа у русских быть в таких делах!

Все молчали. Невзгоды «колюжской дороги», развернутые Шелиховым в сладостной тени сада, заставили даже тупых иркутских купцов присмиреть и хотя бы на время прекратить возражения, порождаемые алчностью и погоней за наживой.

— Какое же наказание положил ты на Пуртова, Григорий Иваныч? — прервал Голиков молчание.

— Отписал Баранову объявить Егору Пуртову замечание за то, что вступил на палубу чужеземного корабля без осторожности, и ему же и Медведкову за удальство и достойный отпор врагу предложил выдать по суховому паю не в зачет службы, а иноверцам промышленным, что с ними были, по стакану водки и аршину бисера… за здоровье господ компанионов! — без тени смущения ответил Шелихов.

— Поощрил, значит, за бунт и воровство, — подхватил Голиков, поглаживая бороду. — Нет, Григорий Иваныч, так руководствовать и нас не спросясь не годится! Награждения татей, хоть и невелики деньги, на свой пай не приму…

— Кому пироги ясть, а нам с сумой по миру идти! — наливаясь кровью и пуча глаза, пробурчал Ферефёров.

— Ты постой, Иван Максимыч! — остановил его Голиков. — Не путай пустого с делом… Мы, Григорий Иваныч, к тебе идучи, положили промеж себя дать облегчение трудам твоим… Всем-то ты один ворочаешь, долго ли надорваться! Вот мы и решили за счет компании подпереть тебя верным и добрым человеком и на то место наметили Полевого, ты-то знаешь его, Алексея Евсеича, вроде бы главным суперкарго компании назначить, — говорил Голиков, осторожно подбирая слова и нащупывая отношение Шелихова к попытке компанионов ограничить его доселе бесконтрольное и единоличное управление делами компании. — Ты вот и сам не раз жалобился, что все на себе везешь, мы и приняли в резон… Я не могу морской торговлишкой заниматься, земноводная у меня душа, да и откупные дела досуга не оставляют… Ты руководствовать будешь и, как был, распорядчиком и направителем останешься, а он, Алексей Евсеич, хозяйственные мелочи возьмет — закупку товаров, продовольствия, доставку, раздел промысла, людей подотчетных проверку, склады, кладовые, магазеи наши…

Собравшись у Шелихова с готовым решением подсадить в управление заморскими промыслами цепкого блюстителя пайщицкой копейки, недостаточно оберегаемой, как они были убеждены, мореходом, компанионы чувствовали себя в положении охотников, обложивших берлогу медведя. В случае взревет да на дыбки станет — откажется допустить Полевого к делу, — сговорились поднять на рогатину: выйти всем до последнего из товарищества «Северо-восточная американская компания» и объединиться с ее давним и напористым конкурентом Лебедевым-Ласточкиным, а медведь пусть подохнет…

Против ожидания медведь на дыбки не встал и даже рявкнуть не захотел, миролюбиво потеснился и… обошел рогатину.