Григорий Шелихов

— Чем ты приворожил их, Григорий Иваныч? — недоуменно оглядывал сгрудившуюся вокруг собственную челядь Державин.

— Русские люди! В духоте живут, не ко мне — к жизни тянутся, — неопределенно отозвался мореход. — Счастливо, Гаврила Романович! Прощевайте, мужики и девки! — поклонился на стороны Шелихов, усаживаясь в возок.

Через полчаса подобный катящейся снежной глыбе возок морехода выехал на Вологодский тракт, древнюю дорогу новгородских ушкуйников в земли чуди белоглазой, оставляя за собой последние черные избы столичной окраины на Охте.

В первый же день к вечеру остановились ночевать в Заозерье, отъехав верст сто двадцать от столицы.

Задержавшись на день по торговым делам в Хлынове, недавно переименованном в Вятку, у знакомого купца Зимина, Григорий Иванович тронулся в путь и в двадцатых числах марта въехал в Пермь. Тогда она начинала отстраиваться на месте строгановского медеплавильного завода, на горе Егошихе, — маленький, погруженный в зимнюю спячку городок между раскидистых вековых елей и сосен.

Дальше ехать было легче и проще. Начиная с Ирбита сколоченное Шелиховым американское компанейство, в которое входили усть-сысольские, Соли Вычегодской, тюменские, селябинские[58] и других попутных городов купцы, четвертый год содержало, расходуя немалые по тем временам средства, собственные заезжие дворы на каждые приблизительно пятьсот верст пути от Иркутска до Ирбита. Русские корабли тогда еще не отваживались на кругосветные плавания, на что толкал их Шелихов, ежегодно посылая во все присутствия докладные и челобитные. Часть товаров компании, добытых в Сибири, а главное на Алеутах и в Америке, а также и переторожкой с Китаем через Кяхту, шла сухопутьем, в сопровождении доверенных приказчиков, на богатые и прославленные в то время уральские ярмарки и с них — на Москву и Петербург.

С Урала, тогдашней единственной всероссийской кузницы, — тульские и олонецкие заводы в ту пору заглохли, — везли железо, чугунное литье, корабельную парусину, пеньку, канаты и веревку, в пути догружались мукой, крупами, салом и обозами в двести, пятьсот, тысячу саней или телег — летом ходили реже — довозили все до Иркутского, меняя в пути десятки полозьев и колес. Из Иркутского на шаландах, вьючных лошадях, оленях и собачьих нартах, смотря по времени года, вытягивали тысячепудовые грузы к Охотскому, единственному тогда, если не считать еще нескольких рыбачьих гаваней, русскому порту на азиатском прибрежье Великого океана. Доставка грузов по этому пути в иные годы обходилась до одиннадцати рублей с пуда. Так связана была в те годы Россия с приобщенной к ней Шелиховым американской землей.

Сказкой, легендой, не менее удивительной, чем поход древних аргонавтов за золотым руном или великие плавания Христофора Колумба, открывшего Караибские острова, звучат в этом свете подвиги, мужество и могучая сила русских землепроходцев, добравшихся до побережья Великого океана и с его груди высадившихся и построивших первые русские избы на противоположных берегах далекой Америки.

Перевалив через Урал и катясь в бесконечных дорожных думах-дремоте сибирской равниной по старому Колыванскому тракту, — он тогда еще не был упразднен, хотя уже и налаживалась правительством многострадальная «Владимирка», — мореход в тысячный раз перебирал в памяти все разговоры, которые он вел с разными влиятельными особами за время своего пребывания в столице.

«Народ не хозяин своему дому. Сто пятьдесят лет назад Михаил Стадухин, колымский добытчик, в Соли Вычегодской роженный, сумел добраться до Курилов и заложил на Сахалине русский острожец… Поддержали его? Нет. Проглядели — некогда было: Степан Разин на Москву боярскую тогда поднялся… Хорошо! Пришло время Петра. Петр Алексеевич вспомнил, куда доходит Россия, и дальше заглянул — послал славных мореходцев Чирикова и Беринга… Но умер Петр — враз забыли! И вот еще пятьдесят лет прошло — я, Григорий Шелихов, шагнул через Алеуты в Америку, отстроил селения и крепости, корабли, верфи завел, коняг, чугачей, кенайцев, колошей домостроительству и земледелию обучил, потеснил залетных пиратов английских, купцам бостонским Асторам дорогу перегородил — и что же?» Шелихов так верил в будущее своей российской Америки, что невольно и в мыслях преувеличивал успехи только что начавшегося освоения богатой, но суровой и дикой земли. «Не с руки нам Америка, без людей в ней не удержишься, а людишки сбегают туда охальные, там на их заду щей не сваришь, — думал мореход, насмешливо представляя себе разговоры противников, вдруг слившихся в его воображении в один образ упрямой и злобной земляной жабы — вдовы секунд-майора Глебовой. — А придет время, вспомнят русские люди Шелихова со товарищи, когда Бентамы и Асторы с удавкой потянутся к ним из-за океанов-морей… Ну, да чего загадывать, когда нас не будет? Страшен сон, да милостив бог! Пройдут подлые времена, в рост встанет Русь, сумеют постоять за свое и за себя русские люди…»