Григорий Шелихов

— Как деньги возьмешь, купец, отпущенные его сиятельством на твою затею? — совершенно зубовским, надменно грубым тоном встретил Жеребцов. — Я вызывал казначея, он говорит: иначе выдать не могу, только рублевыми да трехрублевыми ассигнациями, да медью, да серебром мелким — мешков пять-шесть наберется… Ежели не подходит, не вывезут кони, на которых гоняться любишь, не бери, пожалуй. Мы напишем наместнику сибирскому, его превосходительству Ивану Алферьевичу Пилю, — подчеркнул Жеребцов обязательность обращения по чину к высокопоставленным должностным лицам, — чтобы тебе на месте из питейных сборов и подушных выплатили…

— Не надо! Обойдемся без денег этих! — Шелихов повел плечами, как от укуса лесного клеща. «Дернула меня нелегкая гоняться с ним, — подумал он с досадой, — замучит, ярыжка мундирная».

От рысьих глазок Жеребцова, устремленных как будто бы в лежавшие перед ним бумаги, не укрылось возмущение Григория Ивановича.

— Когда из Петербурга выезжать собираетесь? — неожиданно спросил Жеребцов, испугавшись, что вдруг Шелихов по этой причине решит задержаться в столице.

«Расправиться с сибирским стоеросом по-нашенски ничего не стоит, — думал зубовский шурин, разглядывая из-под рыжих бровей могучую стать морехода. — Да, черт его знает… за ним Державин стоит, Воронцов — этот, хоть и не любит его государыня, а постоять на своем не боится и умеет… Не вышло бы чего, недаром и Платон кругом ходит, нас притравливает, а сам взять боится».

— Генерал-фельдцейхмейстер его сиятельство граф Платон Александрович удивляются, — не дождавшись ответа на вопрос, после некоторого молчания продолжал Жеребцов, — как вы дело свое можете на такое долгое время покидать для поездок в Петербург? Мало ли чего в ваше отсутствие может случиться — вы пред властью в ответе… с вас спросят, почему и как допустили!

Ошеломленный таким оборотом приказного остроумия, Шелихов побагровел и, не находя слов для ответа, кроме вертевшейся на языке несуразной брани, схватил себя за ворот рубахи.

— Ты… ты меня к ответу ставишь?! — хрипло выдавил он несколько слов.

— Беневоленский! — крикнул Жеребцов, встав и отодвигаясь от приблизившегося к нему морехода. — Проводи, Беневоленский, господина купца к казначею, к Мамаяткину. Скажешь, что я приказал из-под земли найти, но не более чем в три мешка уложить деньги… Понял?

Махнув рукой, Григорий Иванович круто повернулся и пошел за Беневоленским к казначею. «Запомнишь, каково с Жеребцовым гоняться!» — злорадно посмотрел вслед мореходу и усмехнулся дошлый на блошиные укусы шурин Зубова.

Процедура отсчета заняла у казначея Мамаяткина около трех часов, и только под вечер вернулся Григорий Иванович в державинский дом, внеся из возка в свою комнату три прошитых и опечатанных мешка мелких ассигнаций.

2

Вечером у Державина снова были гости. Шелихов сослался на недомогание и не вышел к ужину. Проснулся он с полуночи, встал и долго сидел у окна, раздумывая о предстоящем возвращении домой. Он представлял себе, на что может рассчитывать в будущем. Петербургские впечатления и ничтожные результаты хождений вызывали досаду и боль. Он видел себя предоставленным собственным силам. Что же, может, он будет делать погоду в далекой и пока вольной американской земле, не считаясь с произволом всех злых ветров, какие только могли дуть из столицы?.. Тяжело было на сердце Шелихова.

И уже раза два подходил ночью Аристарх к дверям красной гостиной и подолгу, качая головой, слушал вздохи и кряхтенье иркутского гостя. «Замаялся, болезный, среди крокодилов питерских. Ехал бы домой, долго ли тут до беды», — думал старый дворецкий, знавший все сплетни и разговоры зубовской дворни. Знать все, что делалось и говорилось в зубовско-жеребцовском «вертепе», его обязывал Гаврила Романович, который каждый день принимал поутру от Аристарха вести, — Державин их учитывал в своей государственной и придворной политике.

Зубовские люди передавали подслушанные недобрые господские разговоры, вплоть до подробностей о том, как Платон Александрович отговорил государыню от якобы внушенного ей Гаврилой Романовичем желания самолично видеть и выслушать Шелихова, о котором у нее сохранилось смутное и досадное воспоминание. Узнав об успехе Зубова, не допустившего Григория предстать перед государыней, Державин потемнел лицом, насупился и подумал про себя, что мореходу и впрямь следовало бы поскорей отбыть восвояси до лучших времен.

По-своему подходил к Шелихову Аристарх. Он всем сердцем прилепился к Григорию Ивановичу, после того как тот предложил Архипушке в ночной беседе при подаче квасу тысячу рублей, чтобы выкупиться на волю и ехать к нему в Иркутское доверенным приказчиком. Аристарх расплакался тогда, но отказался:

— С малолетства при господине своем, с ним и помру — погодки мы…

Конечно, разговор этот навсегда остался тайной для Гаврилы Романовича, и Шелихов с Аристархом никогда больше не вспоминали о нем, но с той поры покой и интересы Григория Ивановича стали Аристарху дороже собственных.