Григорий Распутин

Павел Николаевич Милюков — лицо как у моржа, седая щетинка усов, колючий взгляд — не воспринимал Распутина всерьез и, лишь поддавшись уговорам своего думского коллеги, решил взглянуть на столичную знаменитость и удостоить своим визитом старца. Всю пятнадцатиминутную аудиенцию, просидев в углу большой комнаты, Павел Николаевич не проронил ни слова, бросая скептические взгляды в сторону Григория Ефимовича и его собеседников.

Распутин в долгу не остался:

— Смелый ты человек, Паша… Смелый и крепкий. Не из Сибири, случаем, а? Жить тебе до второго пришествия… Поверь… Но детям твоим отвечать за грехи твои… Поверь… Бог тебя сохрани. Аминь.

Милюков, скривив в ухмылке пухлые губы, не прощаясь, по-английски, вышел.

Сын Милюкова Сергей сгинул в окопах первой мировой войны. Дочь Наталья — его любимица, оставшись из-за больного мужа в большевистской России, сгорела от тифа, едва перешагнув двадцатилетний рубеж. Лишь старший сын, Николай, пережил отца, отдав ему последний сыновний долг, захоронив прах Павла Николаевича в семейном склепе.

Василий Витальевич Шульгин, человек храбрый и честный, но не без фантастический замашек, решив оградить Распутина от влияния «темных сил», заявился к Григорию Ефимовичу с утра пораньше и, вытянув из-под подклада своего модного макинтоша десятка полтора листов — план спасения России, изготовился произнести политический спич. Но Распутин остановил его своим характерным жестом: ладонью вперед, как бы «защищаясь» от своего собеседника:

— Милай, ты не шуми. Мы люди темные, политике не обучены. Но и о Расее тоже радеем.

Шульгин поперхнулся: старец как будто читал его мысли.

— Молчи, милай, молчи, — повторил Распутин. — Вот, чайку испей с вареньицем. Доброе оно, брусничное. Баба моя, жонка, значит, собирала.

Шульгин, опешивший от столь неожиданной встречи — ну как же, златоуста отвергли, — послушно принял поданный прислугой граненый стакан, уютно уместившийся в тяжелом серебряном подстаканнике.

— Вот вы, господа столичные, — отхлебнув кипятка, продолжил свой монолог Распутин, — все знаете, все умеете. (Шульгин отрицательно покачал головой.) Не спорь!.. Одного только не знаете, что ждет мужика, не можете предсказать, чем обернутся для него ваши шахер-махеры.

Секунда молчания.

— Да что мужик! Вы, молодцы, о себе-то ничего не знаете! Вот ты… (Шульгин напрягся.) Как, говоришь, тебя зовут? Василий Витальевич… Хорошо… Вижу, Вася, что по делам тебе и воздастся. Жизнь твоя, что горный ручей, течь будет извилисто: меж камней и корней. Испытаешь много, много найдешь, но и потеряешь немало. Отцовской избы долго не увидишь, силой вернут тебя на родную сторонку, здесь и умрешь. Будут имя твое всуе вспоминать, но… зерна от плевел все же отделят, и вернется к тебе все утраченное.

Шульгин, забыв про чай и свои «прожекты», вперившись взглядом в Распутина, не смел произнести ни слова.

Шульгин прожил девяносто восемь лет (своеобразный рекорд для российских политиков), но до конца дней своих сохранил ясность ума. На его долю пришлось столько событий, что хватило бы на несколько приключенческих романов. Он принял документ об отречении императора от престола, хлебнул лиха в годы гражданской войны, эмигрировав, тайно посетил большевистскую Россию и выпустил несколько книг о своих нелегальных путешествиях. В 1945 году чекисты арестовали его, уже достаточно пожилого человека, в Югославии и на долгие десять лет отправили «валить лес» в мордовские лагеря. Остаток дней своих он посвятил мемуарам, но воспоминания его были опубликованы лишь через два десятка лет после смерти.

Александр Дмитриевич Протопопов — юркий и шустрый, как ирландский сеттер, — крутился вокруг Распутина беспрестанно, всем своим видом давая понять, что кровно заинтересован в дружбе со старцем. Григорий Ефимович не чурался общества Протопопова, как, впрочем, и знакомств с другими личностями, которые при всем своем желании не могли скрыть стремления использовать дружбу с Распутиным в своих корыстных целях. С Протопоповым Григорий общался еще и потому, что чувствовал в нем неординарную личность: в его противоречивой натуре переплелись взаимоисключающие мотивы — смелость и нерешительность, доброта и жестокость, верность и патологическая подозрительность.