Грифоны охраняют лиру

Рядом сидела старушонка самого затрапезного вида с жидкими волосами, собранными в пучок; в руках у нее было какое-то рукоделие — не то штанина будущего младенческого костюмчика, не то уже наполовину готовый шарфик; время от времени она начинала неумело тыкать в него спицами, скорее стараясь округлить образ заботливой бабушки, нежели действительно созидая что-то шерстяное. Это оказалась знаменитая -ская, о которой Никодим слышал, и не раз: в далекой юности она (первый, но не последний раз в жизни) поставила не на ту лошадку, примкнув к какой-то из красных банд и оказавшись в результате в агитпоезде Троцкого. Прославилась она неистовой, выдающейся из ряда даже для тех неаппетитных лет словесной жестокостью, которой наполнены были юные ее воззвания, в каковых предлагалось не только расстреливать оппонентов, как бешеных собак (к этим оборотам читатели привыкли еще в 1910-е), а предписывались значительно более изощренные мучительства с выкалыванием глаз, отрезанием ушей и прочим в этом роде. Одним из главных ее художественных приемов было обращение к сыну-младенцу, которому она, с одной стороны, обещала безмятежное детство в стране, основательно прореженной от врагов, а с другой — выражала явственную надежду, что, когда он подрастет, он выберет себе в образцы тов. Троцкого и, может быть, если повезет, окажется на него похожим. Вскоре, после стремительного падения ее кумира и разгрома красных, она, не стушевавшись и даже, кажется, без какого бы то ни было промежутка, перешла в один из отрядов Колчака, суля с прежним пылом небесные кары своим недавним соратникам — и снова обещая им жестокие членовредительства. Более того, юный ее сын должен был забыть все прежние уроки и переменить жизненные ориентиры, взяв себе в душу образ неистового Верховного главнокомандующего. После окончательной победы белых она попробовала воспользоваться привычным уже методом, чтобы устроиться в новой жизни, но оказалось, что воинственность стремительно выходит из моды, так что художественные филиппики по поводу красной Латвии и ее тайных покровителей не находят ни аудитории, ни платежеспособного спроса, а рифмованное предписание сыну брать пример с Наследника Цесаревича не только не спешит быть принятым в печать, но даже кое-кем считается за насмешку. Более того, со временем выяснилось, что и сын, которому от частой смены духовных руководителей грозило бы головокружение, никогда не существовал, а был исключительно плодом ее фантазии и художественным образом. На некоторое время -ская сошла с исторической сцены, но вскоре прибилась к прогрессистам, тем временем набиравшим силу: ее простодушно-кровожадная муза оказалась весьма пригодной для текущей агитационной работы. Со временем, когда Ираида заняла нынешнее место, она из каких-то своих политических соображений приблизила к себе и приласкала старушку, так что та благодарно работала уже над циклом, обращенным к внучке (столь же воображаемой), в котором ей настрого предписывалось брать пример с тов. Пешель.

Следующее место занимал гражданин с кожей иссиня-черного цвета. Был он непременным участников всех освободительных литературных мероприятий, поскольку, с одной стороны, демонстрировал широту взглядов организаторов, начисто лишенных каких-либо национальных предрассудков, а с другой, придавал им некоторое международное измерение. На всех такого рода собраниях он угрюмо молчал, лишь иногда рисуя в блокнотике стайки очень похожих попугаев: очевидно, таким образом сублимировалась его тоска по родине. К литературе он, насколько известно, отношения не имел, а по-русски практически не понимал. Откуда он взялся — никто, кажется, не помнил.

Дальше сидели до сих пор неразлучные Косяченко и Степанов-Зарайский, уже известные читателю: проведенные вместе годы сделали их странно похожими друг на друга. Это не было внешнее сходство: поэт был морщинист, пузат, тяжеловесен и больше всего похож на обряженного в костюм престарелого бульдога, а его подруга, напротив, миниатюрна и худощава, напоминая скорее птичку. Их тождество, ощущаемое сразу, но видное лишь по размышлении, заключалось в умелом взаимодополнении, которое подобрала для них природа: там, где у него был сплюснутый нос боксера (хотя спортом он отроду не занимался), у нее красовался длинный, сужающийся к кончику клювик; он был лопоух — она, напротив, гордо носила пару миниатюрнейших ушек, чей почти кукольный размер был дополнительно подчеркнут тяжелыми серьгами цыганского золота, которые зримо их оттягивали. Одеты они, впрочем, были похоже — во что-то военно-камуфляжное, как будто только что на секунду завернули с передовой, чтобы отчитаться перед собранием и немедленно двинуть обратно.