Грифоны охраняют лиру

Автомобиль высадил их на Большой Никитской, недалеко от консерватории: Никодим, встревоженный долгим пребыванием в замкнутом пространстве, а пуще того — рассказами своего спутника, не сразу узнал место, но, узнав, уже сразу и понял, куда они направляются — в большой, прекрасно освещенный особняк, принадлежавший исторически какому-то обществу — не то спасения на водах, не то рысистого коннозаводства, — которое, чтобы накопить средств на основную свою деятельность, постоянно сдавало его по разовым оказиям — для выступлений заезжих лекторов, любительских спектаклей, а то и ради пышных свадеб кого-нибудь из высшего круга. Ныне, впрочем, судя по составу стекающейся к парадному входу публики, свадьба казалась маловероятной: преобладали нехорошо одетые люди средних лет, причем каждый обязательно что-то с собою тащил — или затрепанную папочку на манер той, в которой долго копятся документы по какой-нибудь безнадежной тяжбе, либо потерявший цвет и форму рюкзачок; попадались, впрочем, дамы без возраста с объемистыми сумками, чья решительная хозяйственность компенсировалась каким-нибудь необыкновенным цветом или избыточными аксессуарами: например, веночком искусственных цветов. Многие сжимали в руках одинаковые лиловые карточки — вероятно, билеты или пригласительные. Никодим поинтересовался у Краснокутского, есть ли у них с собой что-нибудь в этом роде. «Не будь смешным, парень», — отвечал тот надменно, продолжая ловко, несмотря на костыли, лавировать в толпе.

По оформлению подъезда видно было, что тут ожидается встреча людей с активной гражданской позицией: вся входная группа была затянута гирляндой из розовых воздушных шариков. Этому символу было уже лет двадцать: один из легендарных вождей прогрессистов, давно уже, впрочем, вышедший в тираж и вытесненный из дела молодыми соратниками, любил эффектно заканчивать свои речи, со словами «вы знаете, что делать», протыкая воздушный шарик иголкой с громким хлопком: так он намекал на особенную уязвимость Наследника Цесаревича, страдавшего потомственной гемофилией, — якобы любой укол, самый легкий, мог сделаться для него фатальным, так что долг каждого честного человека (поясняли его последователи) — при первой возможности такой укол нанести. Впрочем, несмотря на воинственную риторику, каждый раз отзывавшуюся согласным гулом слушателей, Наследник до сих пор здравствовал в своем швейцарском поместье, как, собственно, и сам пылкий трибун, доживавший свой век в деревенском доме где-то в Перхушкове. Традиция же осталась, так что розовый воздушный шарик сделался на некоторое время непременным символом протеста. Впрочем, Ираида, несмотря на военное прошлое (а может быть, напротив, благодаря ему), громких звуков не любила и лишний раз хлопать шариками не позволяла, но заветы основоположников все-таки чтила и на святое не покушалась.

Даже объединенный звук нескольких лопающихся шариков не произвел бы на Никодима ошеломляющего действия, испытанного им от пылкости, с которой был встречен Краснокутский. Сперва швейцар, весь в каких-то галунах, похожий на вице-короля небольшого государства, расплылся в заискивающей улыбке со словами «Илья Андреевич изволили-с…» — остаток фразы потонул в протяжном визге некой краснощекой барышни, бросившейся Краснокутскому на шею, так что он вынужден был покачнуться, как вяз под порывом урагана, но все-таки мужественно устоял, опираясь на костыли. Со всех сторон вдруг тянулись к нему какие-то лица, наперебой что-то твердящие, так что Никодим, чтобы не быть от него полностью оттесненным, вынужден был по-простецки ухватить того за рукав. Немедленно часть отраженного блеска досталась и ему: «в альбомчик мне сделаете-с запись?» — спрашивал у него сморщенный старичок с желтыми комками в уголках воспаленных глаз, заглядывая искательно в лицо. «Ах, отстаньте от него, Фелициан, — сказала брезгливо какая-то дама с усиками, оттирая старичка, — видите же, что коллега тревожится перед сценой». Никодим счел за благо помалкивать.

Места их были в шестом ряду партера, слева. «Мне сегодня ничего вручать не собираются», — протянул Краснокутский с явным сожалением: в практическом смысле это означало, что не нужно будет, путаясь в костылях и задевая колени соседей, неловко пролезать к центральному проходу под завистливыми взглядами других участников церемонии. Зал был почти полон: блеск бриллиантов (по всей вероятности, фальшивых) соперничал со сверканием вполне натуральных лысин; звуковым фоном был натуральный гул, складывающийся из сотен отдельных реплик и производящий мнимое впечатление глубокомыслия. В нескольких рядах от них показалось, кажется, знакомое лицо: мелькнули вдруг бритые брыли профессора Покойного рядом с какими-то бледными обнаженными плечами.