Грифоны охраняют лиру

Среди обычных голосов нашего сознания (на мнение которых важно не ссылаться во время разговора с филистерами в белых халатах) регулярно присутствует некий несносный критик, занудливый педант, способный своим хихиканьем отравить романтическую сцену, а язвительными комментариями испортить редкий миг гармонии. Впрочем, в определенных ситуациях он незаменим: в частности, в те несколько секунд смятения, охватившего Никодима, он сперва холодно посоветовал ему не беспокоиться, а потом с некоторым изумлением отметил, что тот и не думал волноваться. Если бы в эту минуту можно было остановить действие и внимательно опросить его, настаивая на полном рапорте об испытываемых чувствах, он, может быть, заметил в себе сочетание легкого любопытства с подступающей же скукой, как будто чувство неудобства, поселившееся в затекших членах, перешло немного и на душу.

Послышались шаги — легкие, но неуверенные, как будто кто-то шел на цыпочках: медленно, но не плутая, точно к месту, где он был привязан. Повернув голову, он увидел две светящиеся зеленые точки — как будто его навестила кошка, но гигантская и притом идущая на задних лапах. Впрочем, пахло по-прежнему какой-то весенней пряной свежестью, причем, как казалось, уже не из-за двери, а прямо от пришлеца. «Не спите?» — прошелестел он еле слышным шепотом, опускаясь рядом с лавкой, к которой был привязан Никодим. «Нет», — отвечал тот. «Хорошо». Таинственное существо, безошибочно протянув верхнюю конечность, ощупало узел веревки, стягивающий его кисти: конечность при этом оказалась безусловной рукой, хотя и очень холодной. Вероятно, узел был затянут сильнее, чем казалось, так что для того, чтобы его развязать, нужны были две руки: тогда существо обвило руками Никодима вместе с лавкой, явив, между прочим, свою безусловно женскую природу: он чувствовал сквозь слои ткани две мягкие груди, прижавшиеся к его спине. Сильно пахло болотом, свежескошенной травой, какими-то утонченными цветами, судя по таинственным ароматам, созданными призывать особенных, может быть, невиданных вовсе насекомых. Повернув голову набок, прижавшись щекой к лавке и несколько переживая из-за общего чувства своей несвежести, Никодим жадно прислушивался к ощущениям: тепло, тяжесть и запах чужого тела не могли полностью отвлечь его от движения тонких ледяных пальцев, высвобождающих его стянутые кисти. Наконец веревка мягко упала на пол. Освободительница, тихо хихикнув ему прямо в ухо, от чего он на секунду оглох, встала и занялась узлами, стягивающими ноги. Они поддались быстрее, и уже через минуту Никодим, сидя на лавке, растирал затекшие ноги, поглядывая на свою спасительницу, чинно стоявшую рядом. Либо зрение его привыкло к темноте, либо на улице начинало уже светать, но теперь он различал не только зеленые светящиеся глаза, но и общий абрис девичьей фигуры. Перебирая знакомства последних дней, он склонялся к тому, что это должна быть бывшая кликуша, хотя ночная гостья казалась ему повыше и постройней. С другой стороны, она живо напоминала ему — не контурами, но скорее пластикой — протеистическую красавицу Настасью из вагона: отчего-то у Никодима оставалось чувство, что им еще суждено встретиться. «Идти можете?» — прошептала она. Никодим кивнул. «Сумку оставьте, за вами погоня будет. Быстро бегите». Баул было безумно жаль, но спорить не приходилось. Накинув мятый пиджак и проверив документы и бумажник в его карманах, Никодим почти на ощупь вытащил страницу с отцовским черновиком из книги, выдернул кодак из бокового кармана обреченного баула и, обходя громоздящийся в полутьме стол, двинулся за спасительницей на улицу.