Грифон

Потом в ее стальном каркасе что-то надломилось. Она дрогнула. Стала крениться. Плавно. Будто не стальная, а вылепленная из воска.

Алты приподнялся на локтях, застонал от возвратившейся боли.

Кто-то, мастер, наверное, подхватил его под мышки и поволок прочь от столба пламени, в котором плавилась стальная вышка. Она могла упасть каждую секунду в любую сторону. И выбраться из-под нее было так же трудно, как вернуться с того света.

Алты стонал. Но ни боль, ни что другое не могло заставить его оторвать взгляд от бушующего в ночной тьме ревущего огненного смерча. И в нем, невероятно большом и ярком, таяла стальная буровая. Фермы прогибались, корежились, проседал один за другим пролет. Сбоку, как голова сожженного на костре, склонилась верхушка — кронблок. Ослепительный, сияющий…

Потом медленно рухнула вся громада, заискрилась фейерверком на песке.

В ночи упавшая вышка походила на светящийся остов какого-то чудовищного зверя.

УРЮЧНЫЙ СНЕГ

Он сидел на жестком, неудобном больничном диване, откинув голову и прикрыв глаза. Странные, резкие запахи лекарств едва ощущались им. Покой и тишина вокруг казались выдуманными. Случившееся на буровой: взвившийся из ротора шелестящий взрыв — выброс грязи, а вслед гром ревущего бесцветного фонтана, который превратился тотчас в огненный столб, потрясли Мухамеда. Сознание отказывалось воспринять это как реальность.

Каркнула пересохшая дверь.

Мухамед разлепил веки. В приемную вошел врач. Высокий, смуглый, с проступившей на щеках и подбородке сизой бородой. Агатовые глаза глядели испытующе. Рукава халата его были закатаны выше локтей, руки, сжатые в кулаки, глубоко опущены в карманы ослепительно-белого халата.

Мухамед заметил: не только он смотрел на врача. Ожидавшие в приемной не сводили с него глаз. Доктор вошел быстро, прошел приемную наискось, к другой двери, но, взявшись за ручку, остановился:

— Подождите, товарищи, подождите…

Доктор не мог ничего не сказать под скрестившимися на нем взглядами. Ведь там, куда он шел, находился Алты, стонущий, пахнущий горелой тряпкой и кожей. Мухамед представлял себе страдания Алты и удивлялся его терпению и выносливости.

Что с ним будет?!

Поднялся дядька Остап, сидевший рядом с Мухамедом. Доктор остановил его движением руки, сухой, с длинными пальцами:

— Ждите!

Они сидят. Ждут. Ждут, что им скажут об Алты, ждут прихода мастера. Он на совещании в конторе. Михалыч придет и скажет, что они будут делать.

Противно и жутковато, когда потрясен не только разум, но и все существо твое. Неудержимая дрожь, словно судорогой, сводит мышцы груди, перехватывает дыхание. Хотя ты вроде и не думаешь о происшедшем. И нет сил унять эту противную ознобную дрожь.

В стеклах приемной дрожат рыжие отблески. Можно подойти к окну и увидеть то, о чем так хочется забыть, — невозможно! — но хоть на минуту заставить себя посчитать, будто этого не было.

Не первый год работает Мухамед на промыслах.

Бывало, случалось всякое.

На Челекене он видел, как поднявшиеся по трещинам грунтовые воды размыли основание вышки. Через трое суток буровая вышка ушла под землю, как корабль под воду, утонула в булькающем, пахнущем серой, кипящем озере.

Все-таки там было не так жутко.

Приходилось Мухамеду слышать от старых буровиков и о пылающих газовых фонтанах, сам видел три. Но слышанное не шло в сравнение с увиденным, с тем, что случилось у них. Может быть, потому, что это их буровая… Или то, что произошло, может коснуться Гюльнары?

Гюльнара… Как она была бледна! Глаза у нее стали вдруг огромные, в пол-лица.

Мухамед видел ее мельком. Она тоже сейчас в конторе.

«Я думаю не об Алты, а о Гюльнаре», — одернул себя Мухамед.

Каким чудом удалось Алты выскочить из ревущего столба пламени? Невероятно! Значит, не такой уж он мальчишка, каким выглядел. Не струсил, не растерялся. Настоящий мужчина.

А может быть… Был Алты до сегодняшнего вечера мальчишкой, смотрел на мир и на людей такими широко открытыми глазами, что видел все и ничего не замечал. И был Алты — мужественный мужчина. Этого мы в нем не приметили за его детскостью и непосредственностью. Алты, который не сложил крылья души, когда у другого человека голова бы пошла кругом, когда другой заметался бы и наверняка погиб.

Заставить себя быть хладнокровным, мужественным в ревущем газовом пламени. И не только обрести хладнокровие, выдержку, но и проявить смекалку. Догадаться, сообразить — спуститься из огня по оттяжке на карабине страховочного пояса!

Если бы он просто кинулся вниз, то попал бы либо на крышу загоревшегося дизельного сарая, либо разбился об основание буровой. Да и не смог бы Алты отпрыгнуть так далеко, чтобы не угодить на стальные фермы трапециевидной вышки.

А ведь у него на раздумье оставалось несколько секунд… Каких секунд, долей секунды.

Трудно было ожидать подобного от беспечного Алты. Он казался несмышленышем. Его не принимали всерьез. И как можно было думать нечто другое, глядя в его глаза, вобравшие весь мир и лишь отражавшие его.

Молодец, Алты!