Грифон

Скважина, которую бурила бригада Ахметова, — наклонная, вышла забоем к стволу аварийной скважины. В нее началась закачка сверхтяжелого цементного раствора. Двое суток, будто в бездонную бочку, качали цемент насосы. И лишь на третьи сутки утром столб воды в кратере грифона начал час от часу становиться меньше. Укорачивалось, меркло и пламя над грифоном. Потом в бурой взбаламученной воде, наполнявшей кратер, появились серые прожилки.

Уже вечером столб воды опал, и ее поверхность лишь отдаленно напоминала кипение. Газ еще пробивался мелкими струйками. Крохотные, будто болотные огни, бродили в кратере. Потом и они погасли.

Грифон был задавлен.

«Что ж, — размышлял Тигран Мушегович, — тогда Михаил Никифорович поступил правильно: он не мог своей волей до окончательного вывода — решения комиссии, доверять буровую Алексею Субботину, как он не доверил бы и никакому другому мастеру, оказавшемуся в положении Алексея».

Однако дальше поведение Субботина-старшего оказалось не таким безусловным. Балок, в котором обитал Тигран Мушегович, стал своего рода «Швейцарией», как шутил Севунц, этакой нейтральной территорией, где проходили встречи «враждующих» сторон. Больше всего споров шло вокруг бурового автомата, о котором много говорил Алексей.

— Не говори гоп, пока не перескочишь, — останавливал Алексея Михаил Никифорович. — Мечтал много об автомате, вот и упустил скважину. Надеялся бы на свою голову — лучше бы было.

— Не передергивайте.

— Что?

— При чем здесь мечты, когда дело в двух-трех годах — и буровая-автомат станет работать здесь. Вот тут, на этих газоносных площадях пустыни.

— Будет… Может, и будет. Только уж к автомату-то я безголового мечтателя не поставлю. А то начнет мечтать о том, что и бурение АСУ поведет.

— И поведет.

— Знаю! Вперед тебя знаю! — зарывался Субботин-старший. — Мечтай, но не портачь, не губи скважину.

— Я вел бурение…

— Именно «вел», — качал головою Михаил Никифорович, тоном голоса упирая на прошедшее время глагола.

Тут уж приходилось вмешиваться Тиграну Мушеговичу. И он вмешивался, успокаивая не в меру расходившегося Субботина-старшего. Хотя Тигран Мушегович прекрасно понимал: досада Михаила Никифоровича шла от искренней привязанности к Алексею. Субботин-старший и в мыслях никогда не допускал, что на буровой его Алешки может произойти такой страшный случай и его сыну, Алешке, понадобятся оправдания в невиновности. А на самого Субботина-старшего начнут поглядывать с сочувствием, с жалостью, соболезновать.

Нет уж, тут душа Субботина-старшего бунтовала, а сердце срывало злость на сыне. Для него полное оправдание комиссией значило много больше, чем для кого бы то ни было другого. Редко в жизни человека бывают моменты, от которых зависит все его дальнейшее существование. И вот подобным поворотным пунктом было решение комиссии для Алексея. Прежде всего вывод касался мастера: он не позволял себе даже тени сомнения в собственной правоте — никаких нарушений не допускал.

Иначе он в ответе за Алты, прежде всего за Алты. Он останется жив, в этом уже никто не сомневался, даже работать он сможет, но ожоговые шрамы изуродовали не только его тело, но и лицо…

Если мастер был виновен, доверят ли ему в будущем работу, серьезную работу инженера-буровика. Могут и не доверить. Тогда крылья мечты Алексея подрезаны. Жизнь не задалась.

И, наконец, — Алексей нарочно оставлял это на конец, — как сложатся отношения с Гюльнарой. Она заранее смирилась в душе с его виновностью. Считала, правда, любое решение не может повлиять на ее чувство к нему… Подобного он не смог бы вынести. Его должны, обязаны признать невиновным в аварии и последствиях… Иначе как же он сможет смотреть ей в глаза, быть с нею!

Тут Тигран Мушегович тоже был поверенным. Хотя Алексей не много говорил о своих отношениях с Гюльпарой, Севунц понимал, что заботили они Алексея очень сильно. Салахова выписалась из больницы в конце второй недели после случившегося. Она так и не вспомнила встречи с коброй, но с каким-то почти маниакальным упорством считала, будто Алексей в чем-то нарушил технологию бурения. Они виделись, но Субботин-младший держал себя отчужденно.

— Они со мной решат, а я тогда с ней решу, — проговорил вчера, будто невзначай, Алексей. Он приезжал вместе с вахтой на буровые и, словно на работу, являлся в вагончик к Тиграну Мушеговичу. Так было до того времени, когда ему все-таки доверили буровую. Но и потом он ежедневно навещал Глухаря, догадавшись о молчаливом сочувствии Тиграна Мушеговича.

Так вот, выслушав это, вроде бы вскользь сказанное Алексеем решение, Тигран Мушегович, подумав, проговорил:

— Разве ты так же сказал бы, будь она твоей женой?..

Тигран Мушегович знал, что и зачем он сказал.