Грифон

Мастер сел за рычаги и только по дрожи их понял, что двигатель работает. Алексей снова посмотрел на устье скважины. Около него уже не плясали песчаные фонтанчики. Там расползались темные парующие пятна. Это на песке проступила выбившаяся на поверхность вода.

«Все кончено… — сказал сам себе Алексей. — Уже ничего нельзя спасти…»

Темные пятна влаги, хоть испарение около столба огня было огромно, расползались быстро, прямо на глазах. Изменился и цвет пламени. Оно стало багряным, точно от гнева.

«Все кончено…» — повторил Алексей. Развернув трактор, он повел машину в сторону от ревущего фонтана. За ним отвернули от буровой и другие.

Глядя на все это, Остап Тарасович с глубокой и даже неожиданной для себя сердечной болью вдруг вспомнил, что вот так же, казалось, понуро и медлительно, уползали с поля боя побитые танки. И совсем неожиданно обернулся и погрозил фонтану кулаком:

— У, тварина!

Для него это слепое бешенство стихии действительно было как бы живым врагом, яростным и мощным, заставившим их отступить.

Алексею же представлялось, что это уже разгром и бегство. По крайней мере, сердцем своим он чувствовал именно так.

Он остановил трактор метрах в пятистах от огненного столба. Здесь же находились «газик» главного инженера, белая санитарная и красные пожарные машины. Пожарники, поблескивая касками, скатывали шланги.

Достав сигарету, Алексей закурил. Спичка в пальцах ходила ходуном, а сигарета в губах дрожала. Пожарник, стоявший неподалеку, двинулся было к нему, да, видно, раздумал. Глубоко затянувшись, Алексей опять пристально вгляделся в то, что происходило у устья скважины. Темное влажное пятно продолжало расползаться, но сама вода еще не показалась.

«А ты не волнуйся, — зло подумал Алексей. — Скоро покажется. Очень скоро. И тогда ты увидишь то, о чем только в учебниках читал. Читал — и удивлялся. А тут — пожалуйста!»

И неожиданно он словно опять услышал голос Гюльнары, крик ее в телефонной трубке: «Что ты натворил, Субботин!» Она так и кричала: «Что ты натворил, Субботин!»

Еще раз глубоко затянувшись, Алексей сплюнул, спрыгнул на песок, бросил окурок и затоптал его.

— «Натворил»… Тоже, умница! — буркнул Алексей и пошел к санитарной машине, где был дядька Остап. Снежинки, попадавшие на прихваченное жаром лицо Алексея, вызывали колющую боль. С подветренной стороны песчаных барханов и симметричных извивов свея снег задерживался. Окружающее походило на гравюру.

— «Натворил»… — распаляясь, продолжал бурчать Алексей. — Натворил… Словечко-то какое выискала. Сразу — в виноватые. Может быть, и были где-то виноватые буровики — здесь таких нет. «А чем ты докажешь, что «здесь таких нет»? — спросил сам себя Алексей. — Чем? Вот так…»

Кулаки сжались сами собой, но, пошевелив ими в карманах, Субботин распустил пальцы, а потом усмехнулся, глянув через плечо на ревущий и воющий огонь. Подавив ненужный вздох, Алексей потрогал щедрую повязку, закрывавшую обожженные уши. Предутренняя прохлада добралась и до них. И по телу пробежала ознобная дрожь.

Дядька Остап сидел на песке, привалившись спиной к колесу санитарной машины. Его нос и рот закрывала черная резиновая полумаска кислородного аппарата. Сестра примостилась на корточках рядом и следила за тем, как раздувается и опадает похожая на футбольную камера смесителя. Мухамед стоял тут же, прислонившись спиной к кузову. Глаза его были закрыты. Может быть, ему просто надоело смотреть на дикое пламя.

У фонтана опять раздался взрыв, «хлопок», как называют его газовики.

Скосив глаза на звук, дядька Остап глубоко вздохнул, а потом перевел взгляд на подходившего Алексея.

— Как ты, Остап Тарасыч? — спросил его мастер, присаживаясь рядом на песок, как очень усталый и расстроенный человек.

Сдвинув с лица кислородную полумаску, Третяк махнул рукой в сторону фонтана:

— От, бисова кутерьма!

— Плохи наши дела…

— Грифон… Самый настоящий грифон. Куда хуже? Хуже не бывает. Только что всех не накрыло…

— Там… — Алексей кивнул в сторону фонтана, — там на стойке лебедки остался буровой журнал.

Третяк всем телом подался к Алексею:

— С ума сошел! — воскликнул он громко, а потом, вобрав голову в плечи, зашипел, как гусак: — Что ж будет-то теперь? Кто ж нам поверит? На слово! Молчи, молчи, Михалыч! Не дай бог, Сашка узнает… Из зависти ведь может вякнуть. Сболтнуть, а там и прицепятся… Ой-ей-ей!

Алексей усмехнулся:

— Вот уж действительно «ой-ей-ей»! Сгорел журнал. Сгорели приборы, диаграммы…

— Попали мы… Як кура в ощип. А твоя эта… Гюльнара что говорит?

— «Что вы натворили, товарищ Субботин!» Вот как она сказала…

— А чего ты от бабы хочешь? — взъерепенился вдруг дядька Остап. — Чего ты хочешь? Она же первая не поверила! «Натворили»! Ишь как ловко. А если не мы натворили, а они напортачили? Тогда как? А? Тогда что?