Грешные и проклятые

Он мертвым грузом висел в моих руках, и я бросил его. Его тело рухнуло на дно траншеи и осталось лежать неподвижно. Синие глаза, широко раскрытые и пустые, смотрели в никуда. Ощутив на себе взгляды других солдат, я повернулся, глядя в их ошеломленные глаза.

- На что вы смотрите? – негромко спросил я.

Они ничего не сказали. Да они и не могли ничего сказать. Их жизни принадлежали мне. Я имел власть судить их и выносить приговор по своему усмотрению. И они знали это. Хотя знали они и то, что я не стану судить их несправедливо. Иные комиссары могли – маленькие тираны, прятавшиеся за властью Его. Но я не был таким. Десница Бога-Императора вела меня, и свет Его горел во мне.

Иногда я задумывался, видят ли они это. Способны ли они это видеть. Свет Императора, я имею в виду. Или их души были слишком примитивны, чтобы воспринять славу Его? Честно говоря, я часто задавал себе этот вопрос. Я – благословен среди верующих? Или эта милость – общая судьба всего человечества, разделяемая всеми, осознают они это или нет?

Признаюсь, этот вопрос не дает мне покоя.

Но в тот момент я думал не о милости и не о свете. Я думал о мертвеце у моих ног, о том, как его глаза смотрели в небо, словно пытаясь узреть звезды. Синие глаза. Ни у кого в полку не было синих глаз. Я знал это, потому что это моя работа – знать такие вещи. Когда большую часть дня, который длится 36 терранских часов, все носят респираторы, то учишься узнавать людей по глазам, по голосам и по движениям.

Я узнал его. Не по имени. Но его глаза… они изменились? В таких условиях иногда встречались и мутации. Еще один признак слабости. Его преступления усугублялись, даже в смерти. Или, возможно, в воздухе или грязи был какой-то яд, повлиявший на изменения, случившиеся с ним? Эта мысль вызвала у меня дрожь, и признаюсь, я посмотрел на свой респиратор, висевший на поясе, и выругал себя за глупую браваду.

И, наверное, только из-за этой секундной заминки я заметил медальон. Маленькую вещицу из золота. Она выбилась из-под его бронежилета и лежала на его неподвижной груди, потускневшая позолота была еле видна под грязью. Я потянулся и сорвал его с шеи мертвеца.

Медальон висел в моих пальцах, покачиваясь, и я увидел, что на нем есть замок. Возможно, что-то внутри. Какой-то секрет. Секреты и тайны – еще одна трещина в стене дисциплины. Солдатам не позволено иметь тайн. Их жизнь в идеале должна быть простой, чистой и прямой, как наточенный штык.

Еще одна слабость. Еще одно преступление. С каждым мгновением его смерть казалась все более оправданной, и я ощутил удовлетворение. Сам Бог-Император направил мою руку, как и много раз до этого.

- Убрать его, - приказал я. Пока я рассматривал медальон, санитар склонился над трупом. Несмотря ни на что, мне стало любопытно. Что было в медальоне? Картинка, письмо – или что-то еще? Я сжал медальон в кулаке.

- Чего ты ждешь? Я сказал, убрать его.

- Он мертв, - сказал санитар бесцветным голосом.

- Знаю. Я могу отличить мертвеца от живого, - я спрятал медальон в карман шинели. – Тем лучше. За контрабанду наказание такое же, как и за трусость – смертная казнь. Приговор приведен в исполнение.

Я оглянулся.

- Остальным – вернуться на боевые посты!

Санитар посмотрел на меня. Его взгляд был непроницаем. Бесстрастные карие глаза. Глаза солдата.

- Куда его девать?

Я посмотрел на мертвое тело.

- Брось его в «суп».

Конечно, кто-то разболтал. Они всегда болтают. Как всегда, дошло до полковника. И меня вызвали к нему.

Конечно, я пошел. Хотя формально комиссары вне цепи командования, на практике мы часть ее. Некоторые могут щеголять своей независимостью, но для меня дисциплина прежде всего. А не следуя правилам, закреплены они официально или нет, дисциплину поддерживать невозможно. Поэтому я подчинялся тем, кто обладал большей властью, возложенной на них Богом-Императором.

Полковник был именно таким человеком. Это был старый и суровый ветеран, чем-то похожий на окаменевшие обломки костей, иногда всплывавшие из грязевого «супа», крепкого телосложения, что говорило и о твердости духа. Он щегольски носил свою форму, а лицо его являло собой массу шрамов и старинной кибернетики. Часть его челюсти и один глаз были металлическими. Механизмы глаза жужжали и щелкали, линзы двигались.

Я часто думал, каково это – видеть мир через такое устройство? Вещи виделись яснее, или напротив – еще более запутанно? Жаль, что я не спросил его, когда у меня была такая возможность.

- Мне сказали, что вы задушили парня, Валемар, - без предисловий заявил он, как только я вошел в командирский бункер. Прямо к делу – таков был полковник. Я знал его имя, но имена для гражданских. А воинские звания для того и существуют, чтобы напоминать солдатам об их месте в великом механизме войны.

- Комиссар, - поправил я его. Эта игра шла между нами с того дня, как меня назначили в этот полк. Он уже тогда был старым, а я еще молодым. Теперь я стал старше, но игра продолжалась.