Грешница

Рудольфу было плохо. Но в то же время он был доволен. Она перечислила: хребет, шея, горло. Умышленное убийство? Нет, быть этого не может! Если бы она не чистила в тот момент яблоко для сынишки, то просто поколотила бы Георга Франкенберга кулаками и сделала бы то, что помешали ей сделать несколько лет назад – в ситуации, в которой каждый удар был лишь проявлением самообороны.

И об этом ему очень хотелось бы поговорить с профессором Бурте. Но Рудольфу не давали вставить слово. В течение долгих секунд его засыпали терминами: шизоидный тип, ограниченная индивидуальная зона, осознанное противопоставление между собственным «я» и внешним миром, ранимое существо, отчасти отстраненное от близких людей. Она уступила первенство миру снов, идей и принципов.

Все это звучало очень внушительно, но, честно говоря, совсем не интересовало Рудольфа. То, что приходило ему в голову, конечно же, можно было считать интерпретацией профана, однако производило гораздо большее впечатление. Спустя пять лет никакой самозащиты быть не может. Спустя пять лет может быть лишь убийство. Но только если кто-нибудь не докажет, что в момент убийства Кора Бендер находилась не у озера Отто-Майглер-Зе, а в том подвале, будь он трижды неладен. А он не мог этого доказать, не мог. Это – задача профессора.

Рудольф покорно, не моргнув глазом, стерпел головомойку. Профессор Бурте успокоился и поинтересовался, что именно говорила Кора Бендер незадолго до обморока. Рудольф Гровиан описал сцену в подвале и предшествовавший разговор. О том, что Кора на него напала, он умолчал. Однако произнес несколько фраз, подразумевавших самооборону. И что она пыталась защитить не столько себя, сколько ту, другую девушку.

Когда он договорил, профессор Бурте кивнул. Это не было выражением согласия, напротив. Конечно же, Бурте сцена в подвале была знакома, даже две ее версии. Одна – с пленки, где говорилось о ломающихся ребрах. Вторая – с сутенером на диване.

Должна была существовать и третья версия, к которой Кора Бендер не подпускала никого. Она могла пролить свет на то, что действительно произошло в подвале, полагал Бурте. Возможно, собственная похоть вернулась к Коре бумерангом. А если так, то сцена в подвале не имеет значения, она – лишь крохотный фрагмент черной полосы в жизни Коры Бендер. И она защищает эту полосу от вторжения всеми доступными ей способами, в случае необходимости – в ущерб собственному душевному здоровью. Как будто Рудольф Гровиан не знал об этом раньше.

Профессор Бурте подробно объяснил разницу между правдой и ложью, рассказал о том, как Кора Бендер с ними обращается. Во время стресса она поначалу придерживается правды. Когда удается настроиться на ситуацию и давление спадает, начинает искать для себя выгоду. Этого можно добиться только с помощью лжи. Однако ложь создает новое давление. Возбуждение, которое Кора при этом демонстрирует, может вызвать у непрофессионала ощущение, будто сейчас ему откроется истина.

Так было на допросе. С Бурте Кора попыталась сыграть в ту же игру. Но он – специалист, его так просто не проведешь. Никто не отрицает, что много лет назад Кора Бендер имела негативный опыт общения с мужчиной, и, скорее всего, даже не с одним. Никто не ставит под сомнение тот факт, что обошлись с ней при этом скверно. С учетом ее тенденции к саморазрушению она, по всей видимости, действовала на мужчин с соответствующими склонностями как вызов.

На этом месте Рудольф Гровиан впервые осмелился возразить:

– Если вы намекаете на то, что она пошла на панель, то это не так. Ее сестра предлагала это и даже требовала этого от нее, если я правильно понял. Но госпожа Бендер не смогла этого сделать.

Его собеседник многозначительно улыбнулся.

– Еще как смогла, господин Гровиан. После смерти сестры она выбрала для себя худший способ наказания, который только могла себе представить: клиентов-извращенцев. Она описала мне несколько встреч. За свою жизнь я наслушался всякого, но тут даже мне стало не по себе. Вы же согласитесь, господин Гровиан, что ни одна женщина не станет сознаваться в подобном, если она этого не делала. Это потребность в искуплении в сочетании с подспудным желанием инцеста с отцом.

– Чушь собачья! – возмутился Рудольф Гровиан, понимая, как это звучит: словно, несмотря на возражения, слова Бурте его убедили.

Однако это было не так. Было лишь недоумение, из-за которого он лишился дара речи. Уверенность, с которой это было сказано… Словно Бурте стоял рядом и все видел.

Так оно и было – конечно, в переносном смысле. То, что он описывал Рудольфу Гровиану, было, по его словам, внутренним убеждением Коры Бендер. Будучи опытным и внимательным наблюдателем, Бурте умел извлекать крупицы правды из огромной кучи лжи.

– Боюсь, – сухо произнес Рудольф Гровиан, – что из этой истории вы извлекли ложь. Не знаю, зачем она рассказывает вам этот бред. Но по времени не сходится. Она была…