Я моргнула и вынырнула из сна в утро четверга. Сердце переполняла застаревшая – или древняя? – тоска, а между ног пульсировало от мощного оргазма.
– О господи. – Я стиснула бедра, как будто могла поймать его и удержать. Не только физическое удовольствие, но и любовь, свидетелем которой я стала. Искренняя и всепоглощающая. Этот сон был похож на другие, о которых я рассказывала Касу, но в сто раз реальнее и даже древнее по ощущениям, чем японский.
Я села, сон и удовольствие улетучились. Мысли путались от возможностей, каждая из которых оказывалась более ошеломляющей и невероятной, чем предыдущая.
– Об этом он и говорил. Его воспоминания просачиваются в мои. И все.
Я потерла глаза, чувствуя, что хватит с меня сомнений. Всему этому должно быть правдоподобное, научное объяснение, и если я не поделюсь с кем-нибудь и не прекращу об этом думать, то сойду с ума.
Было чуть больше семи утра, в Лондоне – около полудня. Коул, скорее всего, находился на занятиях или работал над одним из своих шедевров. Я терпеть не могла беспокоить его своими заморочками, но после переезда в Великобританию он постоянно повторял, чтобы я не стеснялась ему звонить.
Я схватила свой телефон.
– Третий раз за неделю, – ответил Коул с усталой улыбкой. – У меня нет под рукой блокнота для рисования. Что случилось, Люси? Все в порядке?
– Я собиралась задать тебе тот же вопрос. Тяжелая ночь?
Мой друг был совой, но в основном потому, что плохо спал.
Иногда и вовсе не мог заснуть.
Коул провел рукой по своим взлохмаченным светло-каштановым волосам.
– На том свете выспимся. Разве не так звучит тот нездоровый девиз?
– Хотелось бы мне, чтобы твоя бессонница дала тебе передышку.
– Мне тоже, но в данный момент она действительно полезна. Крайний срок сдачи июньского выпуска «Искусства для жизни» мчится на меня со скоростью поезда.
Коул был главным редактором студенческого журнала своего университета по изобразительному искусству – огромная честь для аспиранта второго курса.
– Если ты занят, то не буду тебя отвлекать.
– Нет, мне нужен перерыв. Плюс, мне всегда хочется с тобой поговорить, Люси.
Меня охватила любовь к другу. Он никогда не жаловался, всегда был добр.
– Что ж, ты самый умный из всех известных мне людей, поэтому у меня к тебе вопрос. На самом деле довольно глупый.
Глупый. Боже, я уже устала от этого слова.
– Валяй, – отвечает Коул.
– Ты веришь в реинкарнацию?
– Не думал об этом.
– И никогда не интересовался?
Он пожал плечами.
– Я полагаю, что нет никакого способа узнать, что происходит, когда мы умираем, так что нет смысла в серьезных изысканиях.
– Но многие в это верят, согласен? Существуют истории о детях, разговаривающих на языках, которые они не могли знать. Или о людях с яркими, подробными воспоминаниями о прошлых жизнях в разные исторические эпохи, которые приходят к ним… возможно, через сны?
– Полагаю, что так. Но есть также истории о свете в конце тоннеля и предках, собирающихся, чтобы поприветствовать их… где бы то ни было. Как я уже сказал, никто не знает наверняка. И не похоже на то, что нам есть у кого спросить.
– Верно. Хорошо, еще один вопрос. Есть ли что-то особенное в числе «одиннадцать»? Например, в оккультном смысле?
– В оккультном смысле? Что это значит?
Я пожала плечом.
– Просто хотела спросить, не знаешь ли ты какого-нибудь особого значения числа «одиннадцать». Семь – это счастье, тринадцать – несчастье, а одиннадцать – это?..
– Персонаж из «Очень странных дел»?[25] Милая девчушка. С неудачной стрижкой.
Я фыркнула от смеха.
– Ну я же серьезно.