Грехи распутного герцога

Фэллон поднялась и отошла в сторону, как только экипаж остановился перед городскими дверями, копыта лошадей подняли пыль при остановке. Отложив в сторону бочонок с маслом, которым смазывала скрипучие железные ворота, девушка открыла ворота для визитера. Любопытно, кто выйдет из экипажа. Еще одна леди – не находя слов, чтоб назвать женщин как–то иначе – пришла к герцогу? Лакей спустился и открыл дверцу экипажа, оттуда вышел хорошо одетый джентльмен. Высокий и худощавый, он надменно посмотрел на дом, его ноздри задрожали, словно он учуял что–то омерзительно пахнущее.

Использую трость с медной головкой, он зашагал вперед, даже не бросив на нее мимолетного взгляда. Словно она была статуей и просто для него открыла ворота. Но это же было то обращение, которое стоит ожидать слуге. Чем больше ее не замечают, тем лучше для нее. Опустив голову, она удовлетворенно улыбнулась, радуясь, что ей удается хранить свою тайну.

Любопытное чувство неловкости возникло у нее в животе, когда гость стал стучать во входную дверь. Его широкая спина, прямая, несгибаемая напомнила другого лорда. Того, кто никогда не заботился, перекладывая свои заботы на плечи других. Виконт Хант. Благоразумно это или нет, виконт ожидал, что Па сделает все, чтобы он ни попросил. Па был просто О' Рурк. Не человек. Не мужчина. Не отец, борющийся за свою дочь, стремящийся дать ей дом, быть всем для лишенного матери ребенка.

Тряхнув головой, чтобы избавиться от горьких мыслей о человеке, который довел ее отца до гроба, она медленно закрыла ворота. Незнакомец стучал дверным молотком. Он снял шляпу, выставляя на обозрение свою голову, покрытую пышными белыми волосами. От него исходило раздражение, и девушка поняла, как этот человек недолюбливает герцога. Лакей открыл парадную дверь. Джентльмен вошел внутрь, не произнеся ни слова, и дверь со щелчком захлопнулась за ним.

Она долго смотрела на дверь после его исчезновения. Любопытство продолжало одолевать ее. Почему ее должно заботить то, что этот человек не питал любви к герцогу?

Нет, она не приняла слова мистера Адамса близко к сердцу и не воспылала чувством преданности к своему работодателю. Виноват был даже не его обнаженный торс, картина которого вспыхнула у нее в голове ночью. Одна в своей комнате, когда она закрывала глаза, звук его голоса прокрадывался в ее сознание, заполняя ее слух своим горячим обещанием. Я могу доставить тебе удовольствие. Этого, с пылающими щеками поклялась она себе, просто никогда не должно произойти.

Глава 8

— Вставай, ты, последний содомит! (житель Содома, Содом и Гоморра – названия городов, по библейской легенде разрушенные и испепеленные Богом за распутство их жителей — прим. редактора)

Доминик накрыл голову подушкой, повторяя себе, что этот резкий голос, ворвавшийся в его сознание, просто ночной кошмар. Его голос. Он не мог быть здесь. И всё–таки, даже убеждая себя в обратном, Доминик понимал, что в его спальне сейчас стоит именно он. Письмо Руперта Коллинза добралось до Доминика даже через два континента. И когда он обнаружил, что нога его внука ступила на английскую землю, он не стал дожидаться приглашения.

Доминик почувствовал, как конец трости приземлился в опасной близость от его бока. Кровать содрогнулась от очередной попытки деда привести внука в чувство:

— Я сказал, вставай!

Издав стон, он скинул подушку и посмотрел на последнего человека, которого хотел бы видеть. Но он знал, что если вернётся в Англию, то ему снова придётся увидеть лицо этого ублюдка. Рано или поздно. Его дед никогда не обманывал ожиданий.

Конец трости добрался до его рёбер.

— Вставай!

В этот момент взгляд старика наткнулся на татуировку Доминика. Указывая на неё трясущимся пальцем, он с дрожью в голосе спросил:

— Ты носишь символ Сатаны?

Доминик удивился:

— Что? Это?

— Этот знак символизирует зло.

Скривив рот, он ответил:

— Значит, я должен его носить.

Морщинистые губы его деда превратились в тонкую полоску. Он был лишь своей собственной тенью. И не был похож на ужасающий образ из юности Доминика.

Доминик отбросил трость с кровати и откинулся на подушки с преувеличенным вздохом.

— Итак, ты до сих пор жив.

Седые брови его деда взлетели вверх.

— К твоему разочарованию. Я знаю, тебе ничего не надо, кроме уверенности в том, что я умер и гнию в могиле.

Доминик пожал плечами — праздное обманчивое движение, поскольку кончиками пальцев он коснулся внутренней стороны ладони, ощутив сморщенный след от шрама, который он получил в девять лет – нежный возраст, что говорить. Он вздохнул, почти почувствовав вонь тлеющей плоти. Его собственные крики эхом отдались в голове – он умолял миссис Пирс, любимицу его деда, остановиться, убрать раскалённую до бела кочергу от его ладони.

— Я не мог отправиться к Создателю, пока я не сделал всё, что мог с помощью тебя.

— Ты имеешь в виду, что ты ещё не закончил?