Грехи отцов отпустят дети

Бабульке по хозяйству помогать не требовалось. К ней приходила социальная работница, да на двадцать часов в неделю – за это платил местный соцстрах. Соцработница покупала продукты и готовила, прибиралась, помогала бабушке мыться и выслушивала миллион ее историй из прошлой жизни.

Но однажды, на второй день Фенечкиного пребывания, бабулька сказала:

– Завтра меня не будет целый день.

– А куда ты?

– В больницу, на химиотерапию.

– А как ты поедешь?

– Ножками. Сяду в машину и поеду.

– За рулем? И туда, и обратно?

– Ну конечно.

– Далеко?

– Это Рамат-Ган, на севере Тель-Авива.

– А мы на юге? А если тебе после химии плохо будет? Помнишь, ты говорила, что бывает? Как ты рулить будешь?

– Ну, уж как-нибудь.

– Э, нет. Давай я тебя повезу. Заодно попрактикуюсь.

– Зачем тебе это надо? Целый день без моря терять!

– Знаешь, я сюда не ради моря приехала, а ради тебя.

Это произвело на бабульку впечатление, и назавтра они встали затемно, еще в шесть, чтобы в семь выехать и к восьми по местным пробкам прибыть в больницу.

Сначала вести машину у Фени получалось плохо. Все ее оббикивали и подрезали. Девушка терялась, а старуха подзуживала: «Ты и вправду, крошка моя, права получила? И водить умеешь? Что-то непохоже». Но Феодосья Ивановна сцепила зубы и все-таки здоровыми-невредимыми привезла их обеих в огромный госпиталь, расположенный в северном пригороде Тель-Авива. Удачно запарковалась на крытой многоэтажной парковке со знаком «инвалид» (бабулька относилась к этой привилегированной прослойке).

Фенечка раздобыла инвалидную коляску и повезла престарелую родственницу в местный раковый корпус. Там, в корпусе, в противовес жаре-духоте на улице, вовсю морозили кондишены. Девушку поразила царившая внутри деловая атмосфера. Не пахнет никакой больницей, электронная очередь, бесплатно раздают кофе и булки. Люди снуют, есть и тяжелые, землистого цвета, с выпавшими волосами, в косыночках или в париках, но не чувствуется никакой безнадеги. Все деловито заняты излечением. И только в уголку юная очкастенькая девушка плачет-заливается.

– Впервые приговор услыхала, – мимоходом усмешливо прокомментировала бабка. – Ничего, к этому быстро привыкаешь.

С помощью лифтов и пандусов добрались до искомого помещения: огромный холл, в центре – врачебный пост, а по стенам во множестве – удобнейшие кожаные кресла. Можно изголовье опустить, ноги поднять – получится лежанка. На креслах, укрытых сверху одноразовыми простынками, – больные. Каждый подключен к капельнице. Каждому потихоньку вливается животворящая жидкость. Рядом с креслом – стульчик попроще, для сопровождающих. Пока идет процедура, часа три-четыре, можно болтать. А кто в одиночку – читает, или телефон юзает, или на ноутбуке чего-то пишет. Вай-фай есть, конечно. От соседей можно шторками отгородиться. Красота – если не думать, что кто-то из этих больных, может, до зимы не дотянет.

У бабки специально, чтобы вены каждый раз не искать, особенный порт в теле имелся – вживили перед началом «химии» в подключичную артерию.

Приходила медсестричка, подключала старушку к капельнице, временами появлялась, проверяла, все ли в порядке, стремительно убегала к другим пациентам.

Фенечка подивилась, как ловко стрекочет бабулька на иврите.

Все остальное время две женщины, очень старая и очень молодая, беседовали между собой. Пожилая дама рассказывала, как перебиралась в девяностом в Израиль: «В ту ночь, когда мы прилетели, аэропорт Бен-Гурион принял двадцать тысяч беженцев – в основном из Союза, представляешь?»

– Двадцать тысяч? Сто самолетов примерно за ночь? – Фенечка любила считать в уме. – Каждые пять минут посадка, да?

– Что-то вроде того. Примерно сутки нас оформляли, а потом давали все документы и счет на каждого открывали с деньгами на первое время. Ну, и все, начинаешь крутиться: надо снять жилье, обзавестись какой-никакой утварью, кастрюлями-поварешками, учить иврит. В общем, как один мой знакомый говорил, эмиграция – это всегда поначалу огромный чан дерьма. Ставят его перед тобой, и покуда ты его не вычерпаешь, дальше никуда. И только от тебя зависит, быстро ли ты будешь его расхлебывать или в час по чайной ложке.

После химиотерапии, на другой день, бабуленька начинала чувствовать себя гораздо бодрее, и они вдвоем садились в машину и ехали в Тель-Авив. Там ели мороженое в кафе на море, а потом старушка показывала девушке город. Как бывший архитектор, отдавала должное зданиям и сооружениям. Много рассказывала о них, а девушку эта тема как раз в силу увлечения интересовала.