Грехи отцов отпустят дети

– Я говорю – уходи! Убирайся!

– Ты еще пожалеешь!

– Вали отсюда, что тебе неясно!

– Ах так! Паршивый гад! Импотент! Мерзавец!

Она, словно разъяренная фурия, выскочила из комнаты Базарова и бегом помчалась по лестнице вниз, на второй этаж.

Вбежала в кабинет, где на диване спал Николай Петрович. Бросилась к нему, простирая руки:

– Николенька! Николенька! Спаси! Он покушался на меня! Заманил в свою комнату! Попытался изнасиловать! Грязно домогался!

– Да что ты говоришь?! Кто это?

– Как ты не понимаешь! Евгений! Базаров! Он завлек меня к себе, стал приставать! Разделся! Лапал! Предлагал мне денег. Потом стал ломать руки – вот, смотри, я вся в синяках, еле вырвалась. Пойди! Поговори с ним! Как мужчина с мужчиной!

– Ах, мерзавец! – Николай Петрович вскочил с дивана, накинул поверх шелковой пижамы халат.

– Подожди, стой! Он сильный! Он искалечит тебя! Подожди же, Коленька! Возьми оружие!

– Да стоит ли?

– А как ты еще от него добьешься толку? Ты что, не знаешь подобных проходимцев? Они только силу уважают! Кто силен – тот и прав!

И Николай Петрович, подзуживаемый Фенечкой, достал из сейфа дедовский «вальтер» и бросился на третий этаж, в комнату Евгения.

…Слава богу, что мы с Римкой были наготове. И успели вбежать в комнату Базарова очень вовремя и предотвратить еще одно смертоубийство.

Когда же мы показали Николаю Петровичу видеозапись того, как Фенечка пытается соблазнить Базарова, он бросился к своей сожительнице и потребовал объяснений.

И она упала к его ногам и повинилась во всем.

Прибывший в имение утром Юрец Пшеничный и наряд «пэпээсов» задержал гражданку Феодосью Ивановну Арбузову (Фенечку).

Фенечка

Шестью годами ранее

Вопреки буддизму ты жизнь живешь всего лишь раз, и никогда ничего нельзя исправить.

Ничего не зачеркнешь и не перепишешь заново – набело.

И поэтому надо постараться прожить максимально удобно и уютно – здесь и сейчас. Не откладывая на завтра и по возможности стараясь избегнуть мытарств, страданий и терзаний.

Потому что то, что говорит христианство о загробной жизни и посмертном воздаянии, это тоже блеф. Ничего там, за гробом, нет. Пустота и чернота.

У тебя – только одна жизнь. И только одна попытка.

Фенечка помнила, как одноклассники переделывали в школе хрестоматийную цитату из Николая Островского. «Жизнь дается человеку один раз, – говорилось в первоисточнике, – и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Дальше там еще коммунистическое бла-бла-бла про то, что надо отдать, дескать, эту жизнь борьбе за освобождение человечества – глупость, в которую даже при социализме никто не верил. Братья Кирсановы, во всяком случае, точно не верили – она от Николая Петровича слышала в этом месте глумливое: «…Надо прожить так, чтобы не было мучительно больно». И – точка.

А она бы еще добавила: «…чтобы не было мучительно больно, а только приятно».

На ее беду, стартовых условий у Фенечки – в отличие от тех же братьев Кирсановых, баловней советских времен, – имелось кот наплакал.

Вернее, первые-то лет десять были хороши – жаль, не ценила, разницы не знала. А потом папаша, чудак и подонок, связался с молодухой, завел новую семью, бросил прежнюю, всех троих: мать Фенечки, ее самое и сестру.

С отцом у девушки со временем отношения наладились. Она даже в новую его семью стала в гости приезжать, со сводным братиком (которого немедленно сделала отцу молодуха), типа подружилась. Плохой мир, известное дело, лучше доброй ссоры. А отец свою неизбывную вину перед брошенными дочерями пытался искупить: то деньжат подбрасывал, то летний отдых оплачивал, то смартфон новый покупал.

Матери-то сильно поплохело после развода. Особенно в материальном смысле. При отце она, как в декрет с первой дочерью ушла, больше и не работала. А тут – ба-бах. Алименты, конечно, алиментами, но отец особо не расщедривался, пришлось снова пойти ишачить. Плюс моральные страдания. И от предательства, конечно. И еще от отсутствия перспектив – кому она нужна, сорокалетняя, с двумя девчонками, одной – десять, второй – четырнадцать? И от каждодневной необходимости добывать свой хлеб в поте лица своего: бежать по утрам на электричку, душиться в переполненных вагонах, чтобы после двухчасовой дороги – еще восемь, а то и все десять-двенадцать, с переработками, часов гнуть спину над постылым компьютером. И то хорошо, и то спасибо, что такую службу нашла!

И ведь (подмечала Фенечка) ничего никому за это не было. Никакого воздаяния. Ведь если бы был Бог, он бы всем полной мерой отсыпал. И всыпал! Но нет. Ничего. Ни отцу – за то, что семью бросил. Ни Лизке, новой бабе его, – за то, что чужого мужика, хорошего-умного-доброго, из семьи увела. И не последовало никакой компенсации матери за все ее страдания. Нет, нет и нет.