Грехи (октябрь 2008)

Есть, впрочем, и определенный плюс в существовании гордыни. Она - составляющая, кстати, основы того самого фашизма, который Томас Манн называл абсолютным злом, благотворным в нравственном отношении, - и позволяет определяться по контрасту. У нас слишком много поводов для нравственного релятивизма: одних можно прощать, к другим снисходить, мотивы третьих непонятны. Бесспорна только гордыня - единственный грех, заявляющий о себе сразу, как запах мускуса; опознаваемый мгновенно, по первым словам; отрезающий себе все пути к отступлению.

Россия имеет то несомненное преимущество, что в силу кротости и долготерпения, столь присущих русскому народному характеру, народ-фаталист ничего не противопоставляет гордыне и не спасает одержимых ею. Он не дает им ни малейшего шанса одуматься. Только прямиком в ад.

Так гибнет и увязает всякий Наполеон-Гитлер-Заратустра, явившийся сюда с целью реализации своей сверхчеловечности.

Так низвергаются новые господа, решившие, что на них закончится история.

Так стираются в пыль классы и школы, провозгласившие себя единственными хозяевами пространства и времени.

И это, честное слово, хорошо - потому что из любой ямы они могут выбраться, а из нашей бездны никогда. Может, в том и есть наше предназначение - быть для них бездной. Каково жить в бездне? Ничего. Весело. Все время падает сверху что-нибудь интересное.

Людмила Сырникова Советы умной женщины

Гордыня малая

Интеллигентный человек привычно брезгует глянцевой прессой, это для него нечто вроде телевизора. «Там нет мыслей», - говорит интеллигентный человек, если вдруг кто-то случайно заводит мещанский разговор о каком-то сверкающем издании или показывает на такое издание в витрине газетного киоска. Меж тем интеллигентный человек ошибается - мысли в глянцевой прессе есть. И не только мысли, а еще даже и идеи. Двадцать пять способов придумать двадцать шестой - есть. Как быть неотразимой - есть. Как подчеркнуть свою индивидуальность - есть. Как перестать беспокоиться и начать жить - вот этого нет, но это есть у Дейла Карнеги, см. худ. пер. с англ. изд-ва «Шанс», М., 1992 г. Он был бы отличным глянцевым колумнистом. Потому что глянцевые колумнисты высказывают мысли в стилистике протестантских телепроповедников в галстуках - этих героев американского телевидения в начале 90-х очень любило русское телевидение. Потом они надоели. А глянцевые колумнисты нет. Глянцевые колумнисты в России чувствуют себя докторами наук, вынужденными преподавать в начальной школе. Глубочайшее презрение к своей читательской аудитории - отличительная черта глянцевого колумниста. Немолодая женщина с искусствоведческим образованием, без пяти минут доктор наук, важный газетный критик, ежегодно летающий на разнообразные биеннале, имя есть, денег нет. Женщина использует тягу глянцевой прессы к именам и соглашается на предложение редактора женского журнала вести колонку. «О чем надо будет писать?» - спрашивает она, пряча ноги в дешевых туфлях под ламинированный стол в сияющей искусственным светом переговорной комнате. «Практические советы. За жизнь». «Как быть модной?» - уточняет художественный критик. «Нет, ну что вы? - мягко улыбается редактор и отставляет в сторону маленькую, вдвое меньше обычной, чашечку с кофе. - Советы умной женщины. О ревности. О любви. О социализации. О том, как быть светской. Вы ведь понимаете? Нам нужна ваша тонкость. Ваш ум. Мы стараемся совместить в нашем журнале то, что совместить невозможно - красоту и ум». Любой бы осекся после такой фразы, но главный редактор улыбается, как перед фотообъективом, и поворачивает маленькую чашечку вокруг своей оси, и чашечка нежно-нежно скрипит, будто попискивает: тонкий фарфор трется о тонкий фарфор - искусствоведческий критик соглашается с вымученной улыбкой и, доев печенье, идет домой, по дороге быстро-быстро облизывая сладкие, вымазанные в зефире пальцы.