В.Г. Мы - это, прежде всего новая критика, вся мыслящая часть труппы Большого во главе, кстати, с самим Васильевым. Мы хотели выйти из этого противостояния, разрушить тот самый железный занавес, которого нигде, кроме Большого театра, уже не было. Именно для этого были предприняты конкретные практические шаги - баланчинская программа в первую очередь. Но выяснилось, что мы не готовы не только профессионально, что «мы» сидит в нас в гораздо большей степени, чем мы себе это представляли, и что «они» от нас очень отдалены, несмотря на все наше желание существовать в рамках единого художественного потока. Вот почему премьера Баланчина не стала новым триумфом московского балета. Она не стала освобождением. Она стала уступкой времени.
П.Г. В начале 1990-х рухнуло большое государство. Одновременно как-то неловко просел символ этого государства - Большой театр. Его фасады (кожный покров) покрылись подобием лишая, что, говоря языком Владимира Паперного, есть сигнал расстройства центральной нервной системы организма; полуторавековые колонны портика опасно накренились, фундаменты просели, несущие стены затрещали, позолота стерлась, императорские чайные сервизы, стоявшие в большом буфете при Александре III, Николае II, Ленине, Сталине, Хрущеве, Брежневе и Горбачеве, исчезли; в сценическом трюме сильно запахло кошками. Девальвировалось то, что десятилетиями казалось незыблемым и составляло суть и смысл жизнеустройства - Указы Президиума Верховного Совета, жилплощади в цековских домах, дачи, «Волги», «поездки», меховые горжетки, - развалилась гениально устроенная жизнь номенклатурных артистов Большого театра. Либеральные интеллектуалы торжествовали: казалось, «большой балет» (сталинский, хрущевский, брежневский), эта монистическая художественная система с единством представлений о прекрасном - о прекрасной (правильной) структуре и композиции, о прекрасной (правильной) манере воспроизведения структуры (исполнительский стиль) - эта система окончательно растворилась в парах демократизации. Спецпублика (так называемая «бронь») исчезла из Большого, его партер зиял чудовищными пустотами. Но как-то незаметно и довольно быстро произошел апгрейт. Зал заполнился - осмелевшей галеркой, которая спустилась в партер на освободившиеся места, и нуворишами, скупившими литерные ложи бенуара в комплекте с коньяком и блондинками для проведения оживленных деловых переговоров по мобильникам во время спектаклей. Вот эта новая публика через некоторое время и потребовала: верните нам великую эпоху. Именно они первыми произнесли: «спектаклям такого-то не место на этой священной сцене» (эту формулировку я услышал от профессионального клакера на премьере балета Ратманского «Сны о Японии»). И, надо сказать, те, кто находился на сцене, с публикой в конце концов солидаризировались.
В.Г. Это совершенно ностальгическая идея. Она стала цензурной, как только изменилась внутренняя и внешняя конъюнктура, как только упал рейтинг Ельцина и слово «демократы» стали произносить с буквой «р» в первом слоге. Возникла новая утопия, обращенная в прошлое, - идея возвращения всего утраченного. И одним из первых в списке этого утраченного оказался, конечно, Большой театр и «большой балет» как олицетворение того, что утратили. Но поскольку «то» уже нельзя вернуть, нельзя присоединить обратно Прибалтику и Украину, давайте попробуем вернуть хотя бы «большой балет», в котором будет и Грузия, и Прибалтика, и даже Средняя Азия, как это было в великих советских спектаклях. Это настроение царит везде - общий тоскливый призыв «верните нам наше великое прошлое», «верните нам Большой театр». Но что такое «наше великое прошлое», что такое Большой театр? Это одна из легенд, которую мы все вместе создавали. Большой театр существовал в фигурах очень многих людей. Верните Большой театр? - Так танцуйте, как Марина Тимофеевна Семенова, танцуйте, как Галина Сергеевна Уланова, танцуйте, как Ольга Васильевна Лепешинская - и тогда мы вернем вам Великий Большой театр.