Грехи наших отцов

Ее машина стояла во дворе, но Ребекка не заехала к нему за Снуррисом. А когда Сиввинг утром выводил собак гулять, заметил, что жалюзи на всех окнах в доме Ребекки опущены. Это было необычно и заставило его насторожиться.

Он вошел без стука. Приготовился дать отповедь на тему мокрой лестницы, но осекся на пороге. Лампы не горели. В слабом, но по-весеннему резком свете, пробивавшемся из-за опущенных жалюзи, Сиввинг увидел Ребекку. Она лежала на кухонном диване с полотенцем на глазах. В куртке и ботинках.

Собаки бросились к ней, чтобы вылизать оставшуюся неприкрытой часть лица, но сложенные на животе руки не шевельнулись. Хвост Беллы забарабанил о ножку кухонного стола.

– Что с тобой, девочка? – испугался Сиввинг. Хотел добавить что-то вроде того, что готов провести с ней остаток дня, но сдержался.

– Я в порядке, в порядке, – забормотала Ребекка.

Однако Сиввинг по голосу понял, что она лжет.

На пути к столу он споткнулся о тряпичный коврик. Взялся за спинку плетеного стула. А когда, наконец, выдвинул стул и смог на него сесть, вздохнул с облегчением, как утопающий, ухватившийся за борт спасательной шлюпки.

Сиввинг велел собакам лежать, но те проигнорировали приказание. Ходили по кухне и всё обнюхивали, словно осваивались в новых охотничьих угодьях. Потом вернулись к Ребекке.

Снуррис положил голову ей на живот. Ребекка разжала пальцы и почесала щенка за ушами. Белла смотрела на нее из темноты с недоумением в глазах: «Что происходит?»

Сиввинг провел рукой по столешнице. Это был складной стол, сделанный шурином Терезии. Сколько раз Сиввинг сидел за ним все эти годы, канувшие в прошлое безвозвратно?

Когда он был маленьким и его родители дружили с бабушкой и дедушкой Ребекки, в хлеву жили коровы, а людей беспокоила погода летом, особенно когда сено сметано в стога и его нужно высушить, прежде чем укладывать на зиму. У Терезии и Микко вечно не хватало денег. Предприятие Микко разорилось, и он устроился на работу. Но деньги все равно оставались болезненной темой.

Когда Вирпи переехала к Микко на первый этаж, предприятие оживилось. Вирпи умела вытребовать деньги с должников Микко. И не «машиной, где всего-то нужно заменить коробку передач», а наличными, пожалуйста.

А потом Вирпи собрала вещи и уехала. Микко запил, и с деньгами опять стало плохо. Все слезы за этим столом – когда умер Альберт, потом Микко, потом Вирпи. Потом заболела и умерла его Май-Лиз. Сиввинг переехал в подвал, там и остался. И Терезия не сказала ни слова по этому поводу. В поселке много об этом говорили, но Сиввинга это не заботило.

Он помнил Ребекку на похоронах Терезии, в дорогом черном платье. Сиввинг сидел на этом самом месте, когда посоветовал ей не продавать дом – мало ли как сложится… Он уже тогда беспокоился за нее. А потом Ребекка вернулась из Стокгольма, измотанная работой и с синевой под глазами. Попала в психиатрическую больницу, где ее лечили электрошоком. Боже мой, Сиввинг и не думал, что они до сих пор применяют такие методы.

Хорошо, что она не продала дом. Сиввинг втайне радовался, когда Ребекка завела собаку. Это как якорь, с собакой она вряд ли вернулась бы в Стокгольм. Тем более с собаками, потому что одно время Вера[89] тоже жила у Ребекки. Бедняжка Вера…

Сиввинг общался с Ребеккой, заботился о ней и беспокоился больше, чем за собственных детей, которые, по правде говоря, благополучно обходились и без него. «Это Божие благословение – быть кому-то нужным», – думал он. Но где-то в глубине души понимал, что у него нет никого ближе Ребекки, включая собственных детей и внуков. Хотя и убеждал себя в том, что это разное.

Собаки улеглись под столом. Теперь на кухне слышалось только их посапывание, тикание настенных часов да осторожный скрип стула, на котором сидел Сиввинг.

– Тяжелая штука старость, – сказал он. – Тело становится ненадежным. Я больше не могу доверять этой руке. Я стал забывчив и путаюсь в собственных воспоминаниях. Но самое страшное, что люди списывают тебя, как отслужившую свое вещь. И ты начинаешь замечать, что они больше не слушают тебя, раздражаются, когда ты повторяешься или становишься, как им кажется, слишком многословным. При этом ничего не говорят тебе напрямую. Хочешь кофе?

Сиввинг почти не сомневался, что она откажется, но Ребекка как будто оживилась.

– Чашку чая было бы неплохо. И три ложки сахара. У меня кусок вяленого мяса в холодильнике. Можешь достать?

Сиввинг обрадовался. Когда он набирал воды в чайник, Ребекка застонала. Сиввинг понял, что у нее раскалывается голова, и стал осторожнее – убавил воду до тонкой беззвучной струйки. Оторвал два пакетика чая и бросил в чашки. Молча наблюдал, как поднимаются со дна мелкие пузырьки, и выключил чайник в тот момент, когда вода закипела. Сиввингу пришлось трижды подойти к столу, потому что он не мог взять за раз больше одной чашки. Третий рейс был за дюралексовым стаканчиком для использованных чайных пакетов.

– Поговори со мной, – попросил Сиввинг Ребекку. – Иначе я умру.

Он хотел позвонить Кристеру, но вовремя одумался. Этот вариант был навсегда исключен.