Грехи наших отцов

В этот момент зазвонил церковный колокол, и Ниркин-Юсси подкатил кресло с Сису-Сикке. Их такси уже ожидало в стороне. Айри Бюлунд привстала на носки и обняла Бёрье, который и в этот момент не выпустил руки Рагнхильд. Все это видели. Никто ничего не сказал, и это было здорово.

Свен-Эрик пригласил Бёрье и Рагнхильд в гости, помочь заодно с расчисткой земли под картофель. «Как будто мы пожилая пара», – подумала Рагнхильд. И надо бы возмутиться, но ее рука так уютно лежала в ладони Бёрье… Похоже, дух противоречия взял длительный отпуск.

– Вы, конечно, останетесь на кофе? – сказал Бёрье, прежде чем все разошлись по машинам.

И Свен-Эрик, и Айри приняли приглашение с благодарностью.

– Ну как тебе? – спросила Рагнхильд, когда они в машине ехали к приходскому дому на кофе.

– Хорошо, что пришло так много людей, – ответил Бёрье. – И каков Ниркин-Юсси! Нес гроб наравне с остальными. Неплохо на девятом десятке.

Снег лип к ветровому стеклу, и Рагнхильд включила «дворники».

– Какой была бы моя жизнь, если б он не пропал? – рассуждал Бёрье. – Боксером я точно не стал бы. Смерть – это конец для одного. Для остальных открывается новая глава.

Сентябрь 1972 года

«И, возведя Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени»[67].

Промоутер Бен О’Шонесси, вопреки прозвищу Биг Бен, – человек невидный. На его рубашке пятна пота, спущенные с плеч подтяжки болтаются. На брюках пузырями вздулись «коленки». Хотя он до сих пор красит волосы – точнее, то немногое, что от них осталось.

Биг Бен демонстративно запрокидывает голову, когда Бёрье входит в гостиничный номер. Смотрит на него так, будто стоит под маяком.

– Возьми лестницу, только так ты и сможешь приветствовать звезду, – провозглашает О’Шонесси, обращаясь к собравшейся в номере публике – нескольким мужчинам в костюмах и симпатичным женщинам в мини-юбках.

Они пьют виски и смеются от души. Поднимаются как по команде. Мистер О’Шонесси предлагает кубинские сигары, и Бёрье вспоминает шутку, которую услышал на вчерашнем банкете и теперь пытается повторить на плохом английском, выдавая за свою:

– Нет, спасибо. Вчера я достаточно хватил кубинского.

Мужчины в костюмах смеются. Биг Бен ударяет Бёрье кулаком в спину:

– Смешно, – провозглашает он и тычет в него большим пальцем. – Люблю веселых парней. Особенно если они дерутся как гризли и получают золото на Олимпийских играх.

И раз уже речь зашла о размерах: Бёрье и раньше приходилось видеть гостиничные номера, но чтоб такой… Площадью с хорошую трехкомнатную квартиру. На полах ковры, мебель из черного полированного дерева и латуни. Шторы из тяжелого, плотного материала, и все это в клубах густого табачного дыма.

Бёрье пожимает руки мужчинам в костюмах – продюсеру из Майами, председателю спонсорской группы, имени которого не успевает расслышать, его ассистенту, представителю Всемирной боксерской ассоциации, который прибыл в Мюнхен специально поприветствовать победителя, какому-то адвокату. Женщины представляются по именам, кивают Бёрье.

Биг Бена можно назвать прохиндеем, но он – один из самых влиятельных боксерских промоутеров в Штатах. Среди его подопечных – обладатели мировых чемпионских титулов в легком, полусреднем и среднем весах. Он хочет заполучить супертяжелый, но и полутяжелый пока не плохо. Совсем неплохо.

– Кроме того… – О’Шонесси выдыхает облако дыма. Дамы ушли, мужчины беседуют на диване. – Ты еще молод. Успеешь набрать мышечную массу. Я сделаю тебя чемпионом в тяжелом весе. Сейчас им нужен белый парень.

Белому американцу нужен белый чемпион в тяжелом весе. Биг Бен О’Шонесси озлобленно посасывает сигару и называет Мухаммеда Али паяцем и «глиняным голубем»[68]. Время «глиняных голубей» ушло, полагает он. После поражения от Фрейзера Али разъезжает по миру и дает представления. Это то, что ему подходит, – прыгать и вертеть задом. Чертов мусульманин. А Фрейзер… Мистер О’Шонесси пожимает плечами. Похоже, этот чемпионат порядком его вымотал.

Мухаммед Али отказался от своего настоящего имени – Кассиус Клей, посчитав его рабским. Бёрье вспомнил мать, которая, как и многие в Турнедалене, перевела свое имя на шведский, потому что финское казалось ей менее достойным. Те, кто говорил по-фински, считались людьми второго сорта. С начала двадцатого века и вплоть до Второй мировой войны шансы «ланталайнен»[69] получить хорошую работу на шахте были минимальны. Такие места берегли для «природных шведов».

Бёрье и его мать – Стрёмы. Между тем как родственники по матери носили другую фамилию – Нива, что по-фински означало то же, что и Стрём по-шведски – «шторм». Бёрье слышал, что шведские власти давали саамам новые фамилии, которые могли быть связаны, к примеру, и с физическими особенностями. Если, скажем, человек был слепой, то он мог получить фамилию Блинд, что по-шведски значит «слепой». Вот что имел в виду Мухаммед Али, когда говорил о «рабском имени», которое действительно можно возненавидеть.