Грех жаловаться

Ксения Николаевна переворачивает последнюю страницу: чтоб тебе сдохнуть. Прости, Господи. Дочь у нее отняли, страну развалили, «эту страну», так ведь?

Был социализм, и Ксения служила, верила и не верила, как все, и были страна, семья, дочь. Не стало социализма, распалась страна, она все поняла правильно, крестилась и дочь крестила, помогла восстановить храм. По делам их узнаете их. И что? Погибла дочь. Ни дочери, ни страны. Понять невозможно.

Задолжал ей Господь Бог, крепко задолжал. Она-то свой долг знает. Обещала часовню – построит. Кому обещала? Не важно. Городу, всем обещала, в первую очередь – себе. Часовню поставим прямо тут, за домом. А соседа – подвинем. Он городу чужой, с ним еще разберемся. Антонова, интересно, читала? Читала, конечно. Надо осторожнее. Аятолла, во как. «Мадам Хусейн», – говорила в детстве Верочка, наслушалась телевизора.

План часовни согласован с отцом Александром. Тот пожимал плечами: «И так в храме народ не собирается». Снова ходила и снова, пока не застала сцену: ест он свою капусту и смотрит Шварценеггера! Шутить еще пробовал: «Ох, люта смерть грешников!..» Поймала его взгляд, виноватый. Вот вы, значит, батюшка, какими делами по пятницам занимаетесь! Понятненько. А еще Верочку отпевать не хотел. Ездила с подарками – и к благочинному, и к архиерею. Теперь батюшка у нее вот где – сжимает кулак. Опять пятно зачесалось. Заботы, заботы.

Батюшка – мямля. Толком ни на один вопрос ответить не может. «Мы исповедуем Бога распятого…» Еще это любит: «Сила Моя в немощи совершается», – и что, расслабиться и получать удовольствие? Проще всего ничего не делать, разговоры разговаривать. Не на таких, как он, держится жизнь, и не на соседе-учителе – на ней, на Ксении. Все на ней: и город, и дом, и бизнес.

«Пельменная» работает так. С мая по сентябрь – дачники, много, террасу открываем, с октября по апрель – свои, попроще, в основном из района. Восточная еда – шурпа, самса, манты, плов. Есть и постные блюда. Вот сейчас, Великим постом, пожалуйста, постное меню. И пива у них можно попить. Но основа всего – пельмени, с оптового рынка. Если с истекающим сроком годности, дешево отдают.

Постоянных работников два – кассир и повар, русские тетки, исайкинская родня, для всего остального – таджики. Таджики тоже – с истекающей годностью: три месяца поработал, испытательный срок, – не справился, есть нарекания – собирай манатки. Пока испытательный срок, можно не платить, зато жилье, питание – прямо тут, к одному даже «скорую» вызывали. Летом их, таджиков, больше требуется, а зимой – так, один-два. Таджики, между прочим, тоже разные бывают. Одна прижилась, Роксана. Что за имя такое? Верочка бы сказала.

Роксана Ибрагимова, тридцать пять лет. Голос низкий: «По-вашему – Роксана», – больше от нее ничего и не слышали. «Роксана», «Оксана», «Ксана» – надо же, почти тезки. Черная, худая, аккуратная, не такая, как все, совсем не такая. Очень красивая. Сказала ей: «Старайся, мужа себе найдешь из дачников. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок». Из дачников, из кого же еще? Сама засмеялась и тут же затихла: так эта Роксана взглянула. Зажгла огонек в глазах и потушила.

Что значит этот огонек, поняла позже: парень, тоже нерусский, с бензоколонки, пиво пил на террасе, Роксана ему подавала. Попробовал руку протянуть, потрогать: «Де-эшка…» Как-то дернулась, и уж огонь зажегся, так огонь, будьте-нате. Что-то вырвалось у нее, быстро, горлом, несколько звуков. Сник парень, пиво не допил, ушел. Стояла возле двери, все видела, тогда же решила: пусть работает, буду ей платить. Так что Роксана у нее – с августа, живет в подсобке, за кухней, там тепло, места свободного метра четыре, да у нее и вещей немного.

Несет Роксане новые папки прозрачные – меню все захватанные, надо менять.

– Листочки переложить. Справишься? – Роксана поднимает глаза, чуть движет ресницами, молча. Конечно, справится, она со всем справится. Надо ей прибавить. Тянет ее к Роксане. Слово такое – «грациозная». Жалко, не поговоришь.

– С праздником тебя, Роксаночка! – Не удивляется, не кивает, просто не отзывается никак.

Больница – администрация – суд. Все близко, все пешком.

В больнице Жидков, ее бывший. Некому за ним приглядеть, дом не отапливается, он уже полгода тут, так проще. Летом, если доживет, – домой. А какие варианты? Инвалидность оформлять, в интернат устраивать? Да он помрет, того гляди.

Жидков опять начудил: пробрался ночью в ординаторскую, вызвал «скорую»: плохо мне, задыхаюсь, не лечат! А «скорая» тут же на первом этаже. Смех да и только.

Появляется главврач, рот вытирает, уже празднуют:

– Ксения Николаевна, хотите послушать? – Все разговоры на «скорой» записываются. Зачем ей это слушать? Пошли к Жидкову. Все такое обшарпанное, когда ремонт-то делать будем, а?