Грех во спасение

А тропа тем временем миновала хрупкие кусты жимолости и вывела Машу и Прасковью Тихоновну на высокий утес. Из-под него как раз и бьют горячие ключи. Поднимающиеся снизу пары одели камни в ржавую плесень с не очень приятным запахом. Здесь, на утесе, на ветру, эти запахи не так ощутимы, к тому же отсюда открывается чудесный вид на окрестные сопки и сам поселок, до которого по прямой версты три, не более.

Маша приложила ладонь к глазам. Заводской пруд, широкий у запруды и уходящий узкой горловиной в распадок, как голубое треугольное зеркало, врезан в зеленую рамку берегов. По пологому скату противоположного берега протянулись улицы заводской слободки с крохотными издалека избами и уже зазеленевшими пятнами огородов. Казачьих домов с утеса не рассмотреть, их скрывает край сопки. Но хорошо видны площадь, на которой с одного ее края поблескивает золочеными куполами церковь, с другого – распахнула призывно двери лавка местного купца Шевкунова, а с третьего – темнеет громада острога. А над площадью, угнездившись на покатом холме, возвышается здание заводской конторы с красной крышей, выкрашенное в тот же желтый цвет, что и острог. Но вокруг конторы менее высокий забор.

Ниже запруды в глубоком распадке разбросаны заводские здания и мастерские. Среди них выделяется грузная, словно беременная баба, закопченная башня доменной печи, подпираемая отвалами темно-сизой руды.

Маша с трудом подавила вздох разочарования. Сколько ей еще наблюдать эту изрядно надоевшую картину, одному господу богу известно, и в его лишь воле помочь им с Митей или оставить навсегда в этих краях в наказание за те грехи, что они уже успели совершить.

Прасковья Тихоновна отвела от лица березовую ветку, оглянулась на отставшую Машу:

– Поспешаем, девонька! Теперь до ключей рукой подать.

И в то же мгновение сонную тишину изленившегося леса пронзил отчаянный женский крик, особенно поразивший Машу тем, что в нем было больше ярости, чем страха.

Женщины застыли на месте, испуганно переглянулись и, не раздумывая более ни секунды, ломая кусты, поспешили на голос. Выскочили на поляну и остолбенели.

Нагая женщина с распущенными мокрыми темными волосами отбивалась от трех наседавших на нее казаков. Она прижалась спиной к толстому стволу сосны. Судорожно вздернутая вверх рука сжимала кривой сосновый сук. Сверкнула на солнце капля воды на розовом соске высокой полной груди...

Женщина взметнула еще выше над головой свое оружие и вновь яростно и истошно закричала.

Никто из четверых не заметил появления Маши и Прасковьи Тихоновны, застывших на месте от неожиданности.

Оказавшийся ближе всех к женщине рослый чубатый казак с лицом, залитым кровью, ринулся на нее.

– Убью! – страшно закричала незнакомка, но чубатый каким-то образом увернулся от удара, перехватил ее руку, заломил за спину и, выбив сук, рывком бросил женщину себе под ноги.

– Ах ты, мерзавец! – не крикнула, а скорее выдохнула Маша, выхватила у Прасковьи Тихоновны ружье и, на бегу взведя курок, бросилась на помощь к женщине. Но в следующее мгновение ружье у нее грубо вырвали из рук, резко оттолкнули в сторону, и Маша, споткнувшись о кочку, приземлилась на четвереньки прямо на порыжелую, затоптанную траву на берегу горячего источника. Так что последующее сражение наблюдала, стоя на коленях, забыв о том, что следует подняться на ноги. Антон, а это был он, на бегу перекинул ружье Прасковье Тихоновне и устремился на чубатого.

Но под руку ему подвернулся четвертый из казаков, низенький и колченогий, до этого он с опаской стоял поодаль, но, заметив, что чубатый берет верх, тоже двинулся к женщине. Весь предназначенный чубатому заряд гнева достался колченогому. Антон на ходу ухватил его за шиворот, отвесил сильнейший пинок и, как ненужную тряпку, зашвырнул бедолагу в источник. Тот с шумом и брызгами приземлился точно в центре глубокой каменной выемки, выточенной горячими струями, и заквохтал, забился в воде, не понимая, какая сила забросила его сюда.

Оба его дружка завертели очумело головами, потом, не сговариваясь, кинулись с двух сторон на Антона. Но уже в следующую секунду Антон ухватил их за грудки, смачно припечатал затылком о затылок, одного отшвырнул в сторону, и тот с коротким криком ткнулся лицом в устланную ржавой хвоей землю. А второй, проделав тот же путь, что и его колченогий товарищ, сшиб того с ног, и уже оба незадачливых любителя острых ощущений забултыхались в целебном источнике, кроя матом весь белый свет.

Чубатый выхватил из ножен висевшую на боку шашку и кинулся на Антона, и плохо бы пришлось парню, если бы из кустов не выскочил Цэден и, издав пронзительный крик, не вытянул казака вдоль спины своей нагайкой. Шашка вывалилась из рук чубатого, он схватился за плечо, яростно выругался, но в этот момент Прасковья Тихоновна навела на него ружье и неожиданно густым басом рявкнула на сникшего враз казака:

– Вы что, охальники? Девку решили опозорить? Сегодня же о ваших байстрючных делах старшине доложу!