Гражданин преисподней

— Пустыми слухами питаешься. — Разговор заходил в область, которой Кузьма очень не хотел касаться. — Я ничем дурным не занимаюсь. Мог бы побожиться, да ты все равно не поверишь. Да и ради чего рисковать? Мне ведь других богатств, кроме сухой лепешки и кружки водяры, не надо.

— Но ведь посылали тебя за Грань. — Голос игумена был по-прежнему подчеркнуто безучастен.

— Кто посылал? — У Кузьмы еще оставалась надежда, что его просто берут на пушку.

— Хотя бы та гнусь сатанинская, которую иные называют темнушниками. Или не было такого?

— Если что и было, брат игумен, то совсем не так, как ты это себе представляешь. — Сейчас нужно было обдумывать каждое слово, удерживаясь и от заведомой лжи, и от явных фактов. — Я ведь повсюду шляюсь. И с разными людьми разговоры веду, вот как с тобой сейчас. Про Грань у меня многие интересовались. Не только одни темнушники.

— И как ты отвечал?

— Как было, так и отвечал. Дескать, доходил я до Грани, было дело. Это всеми кишками чувствуешь. Выворачивает, как после хорошей пьянки. Только дальше — ни-ни. Зачем жизнь гробить? Да и темный это вопрос. Про Грань рассуждать то же самое, что и про загробный мир.

— Эту байку, брат Кузьма, я тоже слышал. И, признаться, не верю ей. Уж слишком вы бедовый народ, выползки, чтобы Грани испугаться. Ведь всю преисподнюю прошли. О вас такие легенды ходят…

— Я за других не ответчик. Ты их, брат игумен, лучше сам спроси.

— Некого спрашивать. Пропали куда-то почти все выползки. С чего бы это?

— Лично я про это первый раз слышу. Мы между собой редко встречаемся. Шеол большой… Ну а коль пропали, ничего тут странного нет. Жизнь у нас опасная. То на химеру напорешься, то в бездну провалишься, то потоп тебя смоет, то заплутаешь в каком-нибудь лабиринте… Со смертью в обнимку ходим.

— А если все выползки за Грань ушли?

— Зачем им это?

— Вдруг там жизнь такая настала, что и возвращаться не хочется? Царство Божье за Гранью воцарилось.

— Кто-нибудь обязательно вернулся бы. — Кузьма с сомнением покачал головой. — Так не бывает, чтобы назад не тянуло.

— Из царства Божьего в преисподнюю? — Игумен усмехнулся, но как-то недобро. — Впрочем, что с вас, безбожников, взять… А, допустим, нет обратного пути? Дитя, из утробы матери выходящее, вопит от страха перед новым миром. Да только назад вернуться при всем своем желании не может.

— Брат игумен, возможно, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я. Тогда весь разговор наш впустую… Я всю жизнь по Шеолу скитаюсь. Много чего повидал и многого наслушался. Про Грань говорят даже чаще, чем про баб или жратву. Особенно по пьянке. Да только все это бабушкины сказки. Я их еще с детства знаю. Того, что было за Гранью раньше, давно нет. Не выжить там ни людям, ни зверям. Мох-костолом сверху вниз лезет. Химеры оттуда же приходят. Здесь сейчас наше место, в Шеоле. А если и придется уходить куда-то, так только еще глубже под землю.

— На самое дно преисподней?.. — Игумен на пару мгновений умолк, но тут же задал совершенно неожиданный вопрос: — Ты Писание читал?

— Представление имею.

— О втором пришествии знаешь?

— Осведомлен.

— А что, если оно уже состоялось? А мы пересидели под землей не только царство антихриста, но и пришествие Спасителя?

— Без вас бы такое событие не обошлось.

— Почему? Забыли о нас. И люди забыли, и ангелы.

— Относительно людей я с тобой, брат игумен, согласен. А вот ангелы забывчивостью вроде не страдают. Придет время, всех на Страшный суд позовут.

— Позовут только тех, кто не глубже двух саженей под землей зарыт. Да и зачем звать на Страшный суд тех, кто и так в преисподней обретается?

— Разве тут плохо? — вполне серьезно поинтересовался Кузьма, кроме Шеола ничего другого в своей жизни не видевший.

— Не для людей эта бездна кромешная предназначена, а для злых духов и их приспешников. Наши души к свету рвутся. К престолу Господнему.

— А раньше почему не рвались? Я даже разговоров таких упомнить не могу, хотя бывал здесь раньше неоднократно и с разными людьми, вплоть до Трифона Прозорливого, запросто беседовал.

— Раньше на душах братьев наших груз грехов висел. Обжорство, лень, прелюбодеяние. Сам Трифон, царство ему небесное, пример в этом подавал. Повредилась истинная вера. Не о небесном радели, а о мирском.

— Теперь, значит, все изменилось?

— Не все, но многое. Грешники наказаны. Еретики изгнаны вон. Паства в молельни вернулась. Постом, подвижничеством и тяжким трудом смиряет свою плоть, дабы очистить душу.

— Рад за вас. Только я здесь с какого боку припека?

— Сейчас узнаешь, не спеши. Образа видишь? Между прочим, все строгановского письма. От прадедов нам достались… Выбери любой.

— Может, не надо? — замялся Кузьма, уже догадавшийся, что его хотят вовлечь в какую-то непонятную и скорее всего опасную игру. — Еще оскверню ненароком…

— Если осквернишь, мы их заново освятим. Иди, не бойся.

— Я и не боюсь… — машинально пробормотал Кузьма.