Гракх Бабёф и заговор «равных»

Речь идет об Электоральном клубе. Название свое он получил потому, что заседал в помещении епископства, где обычно происходили собрания парижских выборщиков. Среди его лидеров были бывший «бешеный» Ж. Варле и бывшие эбертисты Ж. Бодсон и Ф.В. Легре. Что касается последнего, то он был арестован незадолго до 9 термидора, и переворот спас ему жизнь{46}. Клуб боролся за возрождение выборной Коммуны, восстановление роли санкюлотских масс и секционных или городских революционных комитетов - иными словами, выступал за прямую, а не представительную демократию, отстаивал значимость «низовых» институтов. Эти институты, очень влиятельные в 1793 г. и помогшие монтаньярам одержать верх над жирондистами, уже при Робеспьере начали пугать официальные власти и притесняться ими. Так, в декабре Конвент поставил революционные комитеты секций под контроль и фактически превратил их в назначаемые, а не избираемые{47}. Затем было ограничено количество заседаний в секциях, подверглись обличению братские банкеты (коллективные приемы пищи, сопровождавшиеся обсуждением политических вопросов){48} и т. д. Впрочем, после Робеспьера положение секционеров улучшилось ненадолго. Поскольку они часто осуществляли произвольные аресты и были одним из орудий Террора, Термидорианский Конвент повел борьбу с ними еще активнее. Уже в августе 48 парижских секций были реорганизованы в 12 округов, ввиду чего количество комитетов уменьшилось в 4 раза; состав секций должен был регулярно обновляться по жребию, доступ в них отсекался неграмотным. Кроме того, была отменена плата за участие в работе комитетов: закончилась «карьера» бедняков, фактически сделавших революцию своей работой. Таким образом, Электоральный клуб во многом оппонировал Конвенту, хотя и приветствовал свержение Робеспьера.

Бабёф принимал деятельное участие в работе клуба: выступал там (сохранилась его речь{49}), защищал в газете клуб от критиков, публиковал там его петиции Конвенту. Фактически он сделал свое издание рупором Электорального клуба.

Любопытно, что данное общество, помимо прочего, выступало за свободу торговли и прекращение реквизиций: городскую бедноту, как и более состоятельные слои, увлекла вера в то, что отмена государственного регулирования принесет долгожданное изобилие. 7 августа электоральцы представили Конвенту петицию с требованием установления неограниченной свободы печати и защиты права народа избирать своих представителей{50}. «Он пробудил интерес к этим злосчастным правам человека, о которых не хотят больше слышать»{51}, - иронизировал Бабёф, объясняя нападки на клуб. Таким образом, перед нами любопытный случай, когда радикальное низовое движение взяло на вооружение идеи классического либерализма, которые историки-марксисты назвали бы «буржуазными».

***

Если в необходимости введения свободы торговли Бабёф сомневался, то о значимости для него другой «буржуазной» свободы можно догадаться по самому названию газеты. Остановимся на этой теме подробнее.

Свобода печати была для Бабёфа не только абстрактным идеалом или самоценным принципом (который, впрочем, стал весьма актуальным после опыта якобинской диктатуры), но и средством реальной политики. Бабёф требовал, чтобы возможность свободно выражать свое мнение была обеспечена не только публицистам и интеллектуалам, но и всем гражданам Французской республики.

Представление об общественном мнении как идеальном контролере власти, воплощении народного суверенитета и никогда не ошибающейся инстанции возникло задолго до Революции и было одним из столпов французского Просвещения. Вдохнув в него новую жизнь, Бабёф начал первый номер своей газеты словами: «Я открываю трибуну для того, чтобы отстаивать права печати. Я устанавливаю центр, вокруг которого объединится батальон ее защитников»{52}.

Словосочетание «общественное мнение» стало одним из наиболее часто встречающихся на страницах этой газеты. Так, например, № 12 от 18 сентября 1794 г. (4 санкюлотида II года, праздник Мнения) больше чем наполовину был посвящен этому явлению. Бабёф писал: «Учреждая праздник Общественного мнения, законодатель несомненно надеялся, что, если этот верховный защитник свободы и счастья народов будет когда-то ущемлен или забыт, то по крайней мере в день, когда французские республиканцы воскурят фимиам у его пьедестала, они будут вынуждены вспомнить, что должны за него отомстить... грозный голос общественного мнения должен постоянно подыматься против любой узурпации прав народа»{53}.

Далее он перечислял, что, на его взгляд, надлежит сделать врагам народа, дабы удержаться у власти, и добавлял: «Если же им не удастся достигнуть одновременно всех этих успехов, общественное мнение будет полностью обо всем осведомлено, и они погибнут»{54}. Неделю спустя Бабёф открыл № 18 эпиграфом: «Сила общественного мнения и сила народа - одно и то же»{55}.