Графские развалины

Прогулку Кравцова вызвало не желание поклониться могилкам родственников. Его заинтересовала фраза из тетради Пинегина: «КЛАДБИЩЕ — ДАТЫ». Кравцов решил, что речь идет именно о Спасовском кладбище. Сейчас он ходил по узеньким наклонным дорожкам и машинально, не глядя на фамилии и портреты, записывал все подряд даты с крестов на лист бумаги: рождение-смерть, рождение-смерть, рождение-смерть…

Ладно хоть свидетелей у его странного занятия не оказалось — пусть и выходной день, но Пасха прошла, а до Троицы еще далеко… На дальнем конце кладбища, впрочем, кто-то возился на могиле — но туда Кравцов не подходил.

Работа шла механически, и мысли были заняты другим. Другой записью в пинегинском дневнике, на той же странице, что и фраза про кладбище: «ГДЕ ЦАРЬ???????»

Вопрос сформулирован без кристальной четкости. Но Кравцову считал, что знает, о чем речь.

Дело в том, что недолгое соседство с последним императором — прикупившим «Графскую Славянку» для охотничьих забав — породила потом массу легенд среди спасовских обывателей.

Например, в двадцатые годы, когда Гражданская война уже отгремела, а коллективизация еще не грянула, жил в Спасовке мужичок с простым таким прозвищем: «Царь». Прозвище еще полбеды, так он и лицом походил на Николашу, благо внешность последнего монарха народ хорошо помнил, хоть и изъяли царские портреты к тому времени отовсюду… Понятное дело, ползли слухи, что один из великих князей любил ходить на сторону, причем, извращенец этакий, предпочитал именно крестьянок фрейлинам да дворцовой прислуге. Мужичок тех сплетен о покойной своей мамаше никак не подтверждал, но, что характерно, бороду и прическу стриг точно так, как носил покойный император. И на прозвище Царь откликался. Может, то было просто безобидное чудачество, которое могло скверно закончиться в бурные тридцатые годы.

Но Царь до великих чисток не дожил, скончавшись скоропостижно и весьма странно — пообедав, пожаловался на боль в животе, которая все усиливалась и усиливалась, и к вечеру умер в страшных мучениях, «скорой помощи» тогда и в помине не было… Вскрытием, понятно, тоже никто не озаботился. Старики, рассказывавшие Лёньке Кравцову про смерть довольно молодого Царя, утверждали, что случился с ним заворот кишок, произошедший от съеденных очень наваристых, жирных щей с убоиной, запитых ледяной колодезной водой. Может, так оно и было, дело темное… Кравцова история эта коснулась по простой причине: Федор Павлович Кравцов по прозвищу Царь приходился ему родным прадедом… Когда Лёньке исполнилось шестнадцать, в стране происходил бурный ренессанс монархической идеи — наряду с множеством других напрочь позабытых идей. Люди вытаскивали из тайников давно там пылящиеся родословные (или хорошо платили за составление новых) — возводящие их род к Гедеминовичам, Рюриковичам, а то и к самим Романовым… Тогда Кравцов посчитал весьма лестным числить себя потомком, пусть и внебрачным, императорской фамилии. Юношеская дурь, конечно, — но рассказы стариков о Царе он слушал куда внимательнее, чем прочие их пропахшие нафталином байки…

Естественно, вся история Царя-Кравцова была стародавним деревенским приколом, — даже даты никак не совпадали, «Графскую Славянку» министр императорского двора Фредерикс присмотрел уже после рождения Кравцова-прадеда. Но Лёнька однажды потратил два дня, облазив всё кладбище до последней могилки — искал погребение «монархического предка». Не нашёл. Это показалось странным. Стояли там и более старые, заботливо подновляемые кресты — когда люди из поколение в поколение живут на одном месте, в таком сбережении памяти о предках мало удивительного. Но могила Царя не сохранилась. Могла, конечно, в войну угодить бомба или шальной снаряд… Но отчего потом не восстановили? Кравцов-отец, как ни странно, тоже ничего о месте захоронения своего деда не знал и, задумавшись, сам удивился: как-то не принято было в семье ходить на могилу Царя… В общем, маленькая семейная загадка. Интерес к ней Вали Пинегина — если запись в дневнике истолкована правильно — Кравцова по меньшей мере удивил…

…Три листа почти сплошь покрылись написанными от руки датами. Сжимавшие ручку пальцы не слушались, не хотели сгибаться, — последние годы для письма Кравцов почти исключительно пользовался клавиатурой компьютера.

Хватит, осматриваю последний участок, выборка достаточная, — решил он. И аккуратно записал даты с двух последних крестов. Чем-то эти цифры показались странно знакомыми: 11.07.1967 — 18.06.1984 и 03. 05.1968 — 18.06.1985.

Кравцов взглянул на имена и портреты. Ну точно, братья-погодки Федосеевы — погибшие на графских руинах в один и тот же летний день, но с перерывом в год… Могила ухожена, верно мать жива ещё… Вот уж не позавидуешь такой старости.

Следующий час он занимался довольно тупой и нудной работой — переносил цифры с листов на компьютер, в программу, позволяющую статистически обрабатывать большие массивы цифр.

Первые же три сортировки, выведенные в виде диаграмм, принесли крайне интересные результаты.