Электропоезд следовал до станции Вырица. Человек с чехлом для удочек планировал сойти раньше — в Павловске или Антропшино. Точных и подробных планов человек строить не любил, полагаясь на удачные экспромты.
Такие, как сегодня.
Едва ли, впрочем, Кеша Зиняков и его коллеги считали последний экспромт особо удачным, но их мнение человека в камуфляжном костюме не интересовало.
За пятнадцать лет Спасовка изменилась — и сильно.
Раньше её пятьсот с лишним дворов тянулись двумя рядами вдоль шоссе, соединявшего бывшие пригородные императорские резиденции — Павловск и Гатчину. Такая — двухрядная и длинная, около трех верст — планировка Спасовки повелась со времен императрицы Елизаветы Петровны. И пятнадцать лет назад оставалась примерно той же.
Теперь всё стало иначе.
Поодаль от шоссе — там, где раньше задворки плавно переходили в совхозные поля — поднялись и выросли новые двух— и трехэтажные дома. С дороги они были прекрасно видны, возвышаясь над куда менее высокими деревянными жилищами коренных спасовцев. Впрочем, кое-где и те домишки сменились добротными кирпичными особнячками — без объяснений Пашки Кравцов мог делать выводы: как у кого повернулась жизнь за пятнадцать лет, перевернувших страну вообще и Спасовку в частности. Кое-кого жизнь явно била без всякой жалости. Потому что встречались избы сгоревшие, но так и не восстановленные. Покривившиеся, покосившиеся, — натуральные Пизанские башни, подпертые еловыми лесинами и только потому не падающие… По-разному складывалась жизнь у людей в постсоветское время.
— Новые русские подселяются? — кивнул Кравцов на колоритный, под замок стилизованный особнячок поодаль от дороги.
— Нет, — сказал Паша сухо и неприязненно. — Не новые русские. В основном старые цыгане…
— Хорошо живут «люди нездешние»… — удивился Кравцов.
— Да самые здешние, коренные… — поморщился Козырь. — Вырицкие цыгане сюда перебрались, с Александровки некоторые… А «нездешние» — это таджики-люли. Те действительно бедствуют. Стоял их табор года два назад не так далеко. Знаешь, перед Царским Селом, если от Питера электричкой ехать, — платформа «21-й километр»? Вот там и стояли, где вдоль железки два ряда тополей растут — полоса снегозащитная. Натянули между ними веревки, стенки навесили, крыши, — из выброшенной пленки парниковой, тряпья разного… Нищета страшная, дети почти все больные, грязь, антисанитария…
— И что потом? — заинтересовался Кравцов. — Вселили их куда-нибудь?
— Как же… Подъехали как-то ночью три джипа да микроавтобус с ребятами стрижеными, проорали в мегафон: «Съебывайте, пять минут на сборы!» Потом пальбу начали. Из помповушек. Сначала-то пластиковой картечью… Но у цыган — у молодых — тоже пара-другая стволов имелась… В общем, форменная битва народов при Лейпциге получилась.
— А милиция что?
— Присутствовала, а как же… Едва цыгане свои дедовские пушки вытащили — саданули менты по ним из табельного на поражение. В общем, откочевал тот табор в неизвестном направлении, вместе с ранеными и убитыми. Лишь веревки между тополей остались да пара тряпок забытых.
— Зачем всё это? И за что?
— Ну как же… Подворовывали по окрестностям, понятное дело. Пойдешь воровать, когда дети с голоду дохнут, куда денешься. А совсем неподалеку, на 21-м километре, поселок новорусский отгрохали — зачем им такие соседи. Ну и…
— А ты себя новороссом не считаешь? — спросил вдруг Кравцов.
— Какой же я «новый»? — искренне удивился Паша. — Здесь и отец мой, и деды, и прадеды жили — и когда-то вполне справными хозяевами были, едва от раскулачивания спаслись… Просто всё и всегда на круги своя возвращается, только и всего.
Кравцов в очередной раз удивился — теперь уже не так сильно. «Битва народов», «на круги своя»… Всё меняется, и Пашка-Козырь тоже.
— А это что? — спросил Кравцов. Они с Пашей почти закончили ностальгический вояж и возвращались обратно, к «Графской Славянке». Но когда полчаса назад ехали к дальнему концу Спасовки — водную гладь, сейчас привлекшую его внимание, Кравцов не заметил.
Пятнадцать лет назад небольшого, почти идеально круглого озера
— Озеро-то? Кстати, это действительно интересно… Давай подъедем… — Паша свернул с шоссе на грунтовую дорожку — она и ей подобные, разделявшие подворья и уходившие в сторону полей, издавна именовались спасовцами «прогонами».
Озеро и вправду оказалось любопытным. Даже не столько само оно — достаточно заурядное, не более четырехсот метров в диаметре, разве что берега слишком ровные — ни бухточки, ни заливчика, ни зарослей камыша. Но больше привлекала внимание окружавшая озерцо почти по урезу воды сплошная ограда из подернутой ржавчиной металлической сетки. По верху ограды змеилась колючая проволока — тоже ржавая. Фортецию украшали многочисленные плакаты: «ЛОВИТЬ РЫБУ ЗАПРЕЩЕНО!», «КУПАТЬСЯ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕНО!», «ПОДХОДИТЬ К ВОДЕ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ!» И еще что-то, полустершимся мелким шрифтом, — про штрафы и прочие санкции.
— И что всё это значит? — спросил Кравцов, выйдя из «сааба».